"Вячеслав Шишков. На травку (Рассказ)" - читать интересную книгу автора

Благодарим покорно... И лесок есть, и сад, а яблоки - во! - в два кулака
другой не уложишь, да еще пасека... Все под мужиком теперича!
Старик свесил с телеги ноги, покрутил головой и скрипуче засмеялся,
его маленький круглый носик совсем потонул между толстых лоснящихся
волосатых щек.
- Вспомнил штуку... Хошь - расскажу? Тут в пятом годе такая канитель
вышла с помещиком-то нашим, что страсть. Погромишко, вишь ты, мужики-то
устроили, то есть все покострячили - дым коромыслом! А я поопасался ехать,
как бы чего не вышло, думаю. Одначе баба забранилась: "Дурак, грит, ты...
Эвот, люди возами добро возят. Грыжа, грит, ты собачья!" Оделся я, поехал.
А там уж и взять нечего: что муку, что небиль, али платье - все
расхватали, чисто под метелку. Нет, думаю, надо, что ни то и мне, а то -
старуха глотку переест. Гляжу - чан большущий, дубовый, ведер на сорок, на
боку лежит. Я его в сани, грузный черт, аж становую жилу надорвал. Вот
поворотил я с ним домой, да и подумал: "А на кой леший мне чан?" А сам
глазом шарю, нет ли еще чего билизовать: значит, в антирес входить начал.
Гляжу, кобель барский, тощий такой, согнулся в дугу, будто стрючок,
шуба-то на нам короткая, а мороз. И стал я за ним гоняться, ну вступило в
мысли поймать да и поймать. Чисто ошалел тогда. То ись до того упрел,
гонявшись, аж душа вон. Одначе изловчился, пал на него, а он меня цоп за
нос! - едва не отгрыз. Скрутил я его кушаком, да в чан-то и посадил, и сам
туда залез, а кушак-то вокруг себя, чтобы, значит, не убег кобель-то. И
поехали мы с ним, благословясь, домой, как сенаторы. Вот ладно. Вдруг
откуда ни возьмись - черкесцы - у соседнего барина, слышь, служили они, -
за мной... Я как начал нахлестывать кобылу-то, они за мной. Ке-эк в это
времечко дорога крутанула, сани верх копыльями, все на свете
перекувылилось, тут нас с кобельком чан-то и накрыл, двух дураков. Живым
манером это черкесцы опять чан перевернули и почали меня плетками драть.
Дерут, а мне смешно: кобелишко-то со страху кушак мог оборвать, да как
сиганет, отбежал в отдаленье, да ну гавкать дурноматом. Тут и черкесцы
засмеялись, ей-богу право, бросили меня драть-то. Я встал на ноги, один
как порснет мне в морду кулаком, я опять слетел. Только было подымусь, как
порснет по уху, я опять в снег башкой. Я караул заорал, взмолился.
Бросили. Распрощался я тут с ними честь по чести и пошел ни с чем домой,
потому кобыленки и след простыл. Иду да кровью отплевываюсь, зуб мне
вышибли, самый клык.
Старичонка долго хохотал, подстегивая лошадь; грустно улыбался и Яков
Мохов.
- Вот видишь, - сказал он старику. - Разве это порядок? А теперь кто
тебя пальцем может пошевелить? Никто.
- Как есть - никто! - Старик помолчал и сказал раздумчиво. - Оно
верно, что с этим уставом с теперешним можно было бы жить, кабы
удовольствие... А то, вишь, никакого удовольствия: ни тебе сахару, ни чаю,
ни гвоздя. Тьфу! Эвот селедка, уж на что дерьмо и та в сотню въехала. А
бывало, на сотню-то две коровы да коня купишь. - Он ударил себя кнутом по
голенищу, защурился и закрутил головой. - И деньжищ энтих теперя у всех
крещеных - гибель! А впрочем, - что в деньгах? Бумага и бумага... А
удовольствия никакого тебе нету. Да-а... Так-так... Ну вот, например, вы,
фабричные - коего черта, прости бог, не вырабатываете ситцы да сукно?
Оглашенные вы эдакие, будьте вы неладны! - вдруг переменив тон, крякнул