"Вячеслав Шишков. Емельян Пугачев (Книга 1) [И]" - читать интересную книгу автора

около версты шириной. Сзади - с обрывистыми и крутыми берегами река,
ограждающая тыл армии, впереди - неширокая, в полторы версты, полоса
непролазного леса, подошедшего справа к самой реке, а с четвертой стороны,
слева - огромный и глубокий буерак. Из этого места было лишь два выхода:
справа - небольшая прогалина между лесом и рекой, слева - проход в
четверть версты между лесом и буераком. Стотысячная армия расположилась
тылом к реке, фронтом к лесу, а за полосой леса простиралось обширное
Гросс-Эггерсдорфское поле.
О неприятеле ни слуху ни духу. Как будто его и нет. Разбив палатки,
армия проводила время в праздности.
Но Пугачев не дремал, для него безделье хуже смерти. Он еще в Польше
познакомился со старым бомбардиром Павлом Носовым. Пожилой, но крепкий еще
вояка полюбил веселого и дотошного казака, который о всем любопытствовал:
как устроена пушка, как ее наводят, как из нее палят. Да не только о всем
этом любопытствовал, а и выказал тут же на глазах бомбардира большую в
обращении с орудием сметливость.
Вот и теперь - вдвоем сидели они возле потухшего костра. Емеля
подтачивал прорезь в пушечном запале, пел донские песни, старик чинил
штаны. Только что выстиранные подштанники бомбардира сушились на шесте,
голые ноги его волосаты, тощи, в левой икре выхвачен осколком гранаты
кусок мускула, давнишняя рана затянута синеватой кожей.
- Конечно, место доброе, борониться можно, - сказал Носов, - только
командиры наши не вовсе хороши... Надо бы чрез лес дороги ладить к полю, а
мы вот с тобой, Омелька, песни поем.
- Да, - ответил Емельян. - Ежели поднапрут на нас со всех сторон, нам
и податься некуда...
- Напереть - не напрут, - возразил старик, раскуривая трубку, - а
выходы отсюдова тесноваты, с обозом каша будет.
Пугачев подумал, большеглазо посмотрел в сторону реки, сказал:
- И на кой прах все обозы сюда постащили? Я бы их оставил за рекой, а
через реку мосты навел бы, лесу-то много здесь.
Под пегими усами старика растеклась приятная улыбка, он прищурился на
парня, тряхнул головой, ласково сказал:
- Башка у тебя варит... Дело говоришь. Тебе бы, Омелька, ахвицером
быть... Только вот темный ты, навроде меня: читать-писать не смыслишь.
- К грамоте у меня сердце не больно лежит, дядя Павел. Я воевать
люблю. Пошто мне грамота? Вот, сказывают, солдата Дрябова и без грамоты в
офицеры произвели. Чуешь?
- Дрябов не солдат, а вахмистр был.
- Все едино, что хлеб, что мякина. Не барин же! Вот и я добьюсь. Душа
из меня вон, добьюсь!..
- Бахвал ты, - так же ласково забрюзжал старик, вдевая в иглу
провощенную нитку. - У тебя, чтоб быть ахвицером, кишка тонка. Это дело
господское... А мы с тобой, Омелька, в подлом сословии родились. Голытьба
мы.
Емельян перестал мурлыкать песню, отложил в сторону напильник.
- Это какое такое подлое сословие? - спросил он сквозь зубы и
покосился на изрытое морщинами лицо бомбардира.
Тот стал, кряхтя, надевать штаны.
- Мы подлого званья с тобой, Омелька. Голытьба! И вся солдатня наша