"Виктор Широков. Случайное обнажение, или Торс в желтой рубашке " - читать интересную книгу автора

одной стороны довольно далеко смутно видны дома, с другой - парк или лесок,
над автобусной остановкой тускло мигает, покачиваясь, фонарь. На мне зимняя
шапка из американского опоссума, югославское кожаное пальто на меху,
купленное еще на постолимпиадской распродаже в "Литгазете", в руках
дипломат-кейс, где кипа журналов "Крокодил" с моими высокоталантливыми
стихами и замечательной карикатурой главного художника журнала на мою
творческую личность, заместо фотографии.
Вокруг меня гибко и сторожко, как два молодых хищника вокруг старого,
но еще опасного пресмыкающегося, кружат два молодых человека, причем один из
них сторожит меня явно давно, - неожиданно догадываюсь я.
Тот, что постарше, затевает со мной якобы деловой разговор. Он явно
старается увести меня с остановки, любезно приглашает к себе домой
отдохнуть, предлагает выпивку, предлагает для услады младшую сестру, причем
чуть ли не бесплатно или за треть стоимости подобных услуг. Второй,
помладше, глотает слюну от этих несбыточных обещаний и гнусно и нервно
подхихикивает. В руках у него перочинный ножик, но не открытый. Просто он
щелкает лезвием, как эспандером. Я курю, много и сумбурно говорю, причем
темой беседы служит не столько сестра предполагаемого владельца
салуна-салона и халявная всевозможная выпивка, сколько доллары (в то время
Москва еще не насытилась "зеленью", почти не было обменных пунктов, и сама
покупательная стоимость доллара была неимоверно высока). Молодой человек
постарше обещает мне и доллары. И по очень льготному курсу. Нужно только
пойти к нему домой. Нужно уйти с остановки, где болтается единственный на
всю округу тусклый фонарь. Молодой человек постарше все-таки осведомляется у
меня о наличии денег, русских "деревянных" рублей. У него столько для меня
долларов, что он сомневается, хватит ли у меня советских ассигнаций и есть
ли смысл заниматься со мной обменом.
Я же играю с ним в какую-то странную игру. Я снова играю в "русскую
рулетку". Я убеждаю его, что у меня очень много денег. А у меня
действительно есть с собой несколько тысяч, (я получил в тот день то ли
премию с зарплатой, то ли гонорар). На улице восемьдесят девятый год, и
Павлов с Гайдаром еще не положили страну окончательно в дрейф инфляции. Я
достаю кожаный бумажник. Я стараюсь эффектнее шелестеть крупными купюрами. Я
сгибаю деньги в руках, чтобы пачка купюр казалась потолще. Я убеждаю
собеседника, что у меня денег в сто раз больше, чем на самом деле. Наконец,
он решается. Он направляется куда-то в темноту, к домам. Крайним слухом и
периферическим зрением я ловлю, как он наказывает партнеру лучше следить за
мной, чтобы я не убежал от своего счастья, пока он сходит за долларами. Он
сходит за топором. Достоевщина какая-то, - проносится у меня в мозгу. Он
действительно уходит. Улыбаясь на прощание, он говорит мне, что пошел за
долларами, и принесет их очень быстро, принесет очень много, надо только
немного подождать.
Животный ужас и полная беспомощность, наконец, окончательно овладевают
мной, Я хочу убежать, я понимаю, что надо бежать, пока не поздно, но не
знаю, куда бежать, в какую сторону, у кого просить помощи. К тому же молодой
человек, оставшийся меня сторожить, уже не маскируясь, открыл, обнажил
лезвие перочинного ножа. Оно ярко сверкает под лучами даже такого тусклого
фонаря. А может быть, наконец, на черном небосклоне появилась луна. Но дождь
не кончается, он льет и льет, словно уже оплакивая мою кончину. А у меня нет
сил, навалилась усталость и пьяное сознание трепещет, бьется как мотылек о