"Николай Шипилов. Остров Инобыль. Роман-катастрофа" - читать интересную книгу автора

свою грязную, стремную, всю в репьях сучонку, то я, Крутой, пристрелю сперва
тебя, бык картонный! Потом эту твою гончую! - он ткнул стволом в спину
домработницы, и она сказала свое третье уже за день "ой". - Потом сожгу твою
лачугу вместе с тобой и твоей гончей, а пепел, пидор, забью в патрон этой
вот "сайги" и развею над просторами Московского удельного княжества. Ты
понял меня, козел! - не спросил, а уверенно заявил пришелец.
Тогда и Валерий Игнатьевич вскричал:
- Что за глупая ревность, товарищи! Что вы себе позволяете?! - и
вскочил было на ноги, чтобы продолжить свои увещевания, однако человек с
ружьем сделал два стремительных шага навстречу и коротко торкнул прикладом в
высокий лоб Чугуновского.
Чугуновский впал в инобытие.
И снова его окружили химеры.


6

Из трущобной хижины, подобной тем, что самостроем вставали в городских
"нахаловках", выходит на солнцегрев старичок. Седая борода его зелена от
старости, а сам он, похоже, свят - к бороде этой прилепила гнездо двухвостая
ласточка с красным запалом на грудке. Старик берет ласточку на ладонь и
говорит старине Чугуновскому:
- Вот твоя матушка, родимый... Смотри, не сожгла бы дом...
Чугуновскому становится жалко себя, сироту, от одного лишь звучания
слова "матушка". Он неосторожно тянет к ласточке руки - она: фр-р-р! - всего
лишь тающая в ясном поднебесье точка.
- Она слепая, - говорит старик. - Она тебя не признала...
Потом берет ручонку малыша в свою горячую руку и ведет за собой, как
детскую игрушку на веревочке.
- Мы пойдем и найдем ее.
- А ты кто?
- Я-то? Я - ты...
Старик ведет малого на городскую базарную площадь, на люди, среди
которых он будто бы узнает своих, и свои будто бы его узнают. Один,
купеческого обличья, указывал на босоногого Лерку толстым самостоятельным
пальцем, говоря со смехом:
- Это он, миряне! Это он любил кушать соленый огурец с малиновым
вареньем!
Чугуновский в бытие бывал вспыльчив. И тут он словно бы вырос,
мгновенно раздался в плечах, когда спросил купчика:
- Ты кто таков, сермяга? - что должно было купчику показаться довольно
обидным. Так и случилось.
Он вскричал:
- Я пращур твой - Петр Усятников, целовальничий сын, а ныне первой
гильдии купец! В моем имении семнадцать кабаков да фартин в Рогожской
четверти, на Ямах, да за Яузскими воротами!
- Ах, четверти? - желчно переспросил Чугуновский. - Фартины, стало
быть?
- Фартины!
- Фарти-и-ны! - изобразил Чугуновский почтение. - А кабаки? Откупщик