"Иван Михайлович Шевцов. Семя грядущего. Среди долины ровныя..." - читать интересную книгу автора

Огородным. Небольшие огороды в этом городе были почти у всех домовладельцев,
независимо от названия улиц. Кроме огородика, где теперь рдели помидоры,
тужилась и набухала капуста, во владениях сестер был сад. Это, во-вторых,
потому что Глебов очень любил сады. В-третьих...
Но это уж особый разговор.
Обе сестры в восемь часов вечера были дома и ждали гостей.
Марьяна представила сестре:
- Наш новый квартирант. Простите, не знаю вашего имени?
- Всегда все звали почему-то Емельяном. Зовите и вы так, - весело
ответил Глебов и добавил: - Емельян Прокопович Глебов.
- Очень приятно, - обворожительно улыбнулась Марьяна. Без белого
передника и чепчика она показалась Глебову еще очаровательней. - А вот моя
сестренка Галя.
Если бы Емельян знал так стихи Есенина, как знал он Маяковского, то
непременно повторил бы известную строку российского соловья: "Я красивых
таких не видел..." Но Глебов тогда еще не знал стихов Есенина, потому что их
в то время не издавали, и он подумал о Гале все же по-есенински: да,
красивей никого в жизни не видел. Не видел потому, что еще не успел: лишь
года два-три как начал более или менее разбираться в женской красоте. Но эти
годы прошли в стенах военного училища, где единственной женщиной, которую
курсанты видели довольно часто, была преподавательница немецкого языка
Клавдия Басманова, на фронте, где ему вообще не пришлось видеть женщин, а
затем на заставе, где тоже единственной женщиной была Нина Платоновна
Мухтасипова, милая, обаятельная жена замполита.
Когда-то для Емельяна Глебова идеалом девичьей красы была Фрида
Герцович, маленькая белолицая девчонка с озорным прищуром вишневых глаз и
обольстительной улыбкой. Фрида была почти невестой его друга Ивана Титова, и
засматриваться на нее Емельян не смел.
Галя чем-то напоминала Фриду: должно быть, античным овалом лица,
обрамленного темными как ночь волосами, гибкой изящной статью и маленькой
узкой рукой. Глаза у Гали, хотя и не вишенки, а бирюза, тоже напоминали
Фридины, особенно когда улыбались. У Фриды они были резко переменчивые: то
настороженные, то лукавые, то доверчиво-мягкие, то жестоко-холодные. Они
играли, как играет бриллиант своими гранями, и эта игра Емельяну нравилась -
в ней таилось что-то неразгаданное. И еще у Гали был Фридин голосок -
тоненький, звенящий, со сверкающими переливами - и насмешливый чувственный
рот. А в глазах, как у Фриды, - лукавство и властность.
Сестры показали Емельяну его комнату - квадратную, с небольшим окном,
выходящим во двор. За окном на грядках цвели астры и флоксы, и на
подоконнике в двух вазах стояли свежие астры и флоксы. Все в комнате пахло
свежестью: начиная от только что вымытого пола и кончая белоснежным
кружевным покрывалом, наброшенным на кровать, приготовленную для нового
квартиранта.
- До вас тут жил один военный, летчик, - пояснила Марьяна, внимательно
наблюдая за Емельяном: ей хотелось знать, рассказал Титов Глебову о
предыдущем квартиранте или нет? Емельян промолчал. Он обратил внимание на
то, что двери в его комнате нет: вместо нее - голубая плюшевая портьера. -
Нравится вам? - спросила с хитрой, что-то таящей улыбкой Марьяна.
- Хорошо у вас тут, - ответил Емельян и тоже улыбнулся. Щедрая,
доверчивая натура, он никогда не отличался расчетливостью и говорил, что