"Иван Шевцов. На краю света (Повесть) " - читать интересную книгу автора

Я поплыл к кораблю. Волна подхватывала меня, поднимала высоко на
гребень, угрожая с размаху ударить о стальной борт корабля или выбросить на
палубу. И даже такой исход меня больше устраивал, чем судорога, которая - я
это отлично понимал - вот-вот схватит меня, потому что человек не может
долго находиться в ледяной воде.
С корабля бросили спасательный круг. Он упал в воду невдалеке от меня,
но тотчас же был отброшен в сторону. Я стал охотиться за пробковым кругом,
который то исчезал, то опять появлялся. Наконец доплыл до него, уцепился
обеими руками. Руки окоченели, пальцы стали непослушными. С трудом мне
удалось надеть на себя круг.
Меня начали подтягивать к кораблю. Вот и борт, веревка натянута как
струна. И в самый последний момент она лопнула. Волна снова отбросила меня
от корабля. Я почувствовал, что то страшное, чего я опасался, пришло. Начало
сводить ноги. Я пробовал бороться. Но тщетно. Теперь все зависело от того,
удастся ли мне не выскользнуть из круга.
Козачина появился возле меня, одетый в спасательный жилет и
подпоясанный для большей надежности пробковым поясом. В руках у него был
пеньковый конец, который он торопливо привязывал ко мне.
- Богдан, это вы? - спросил я, точно не верил глазам своим. Это был
действительно Богдан Козачина.
Он спросил в свою очередь:
- Как чувствуете себя, товарищ командир?
Наивный вопрос. Я ответил на него улыбкой. Впрочем, не уверен, что
улыбка получилась.
Он обнял меня крепкой и горячей, да, да, горячей рукой, и я удивился,
что у Козачины такие крепкие и горячие руки. Мы поплыли, вернее, начали уже
вдвоем барахтаться в воде.
Дальше я ничего не помню. Все окутал туман, серый, холодный и густой,
как студень. Затем пришел глубокий сон.
...Я лежал на узком диване в своей каюте, ощущая неприятный озноб тела
и мятежный хаос мыслей. Только что пережитое не было осознано, да я и не
спешил разобраться в нем. И все-таки я думал о своем спасителе. Это не было
благодарность к Козачине, это не была любовь спасенного к спасителю. Такие
чувства теперь казались никчемными. Их заменяло нечто главное, гораздо
большее.
Я узнал Богдана Козачину. Я понял его до конца, и теперь у меня не
оставалось ни единого сомнения насчет этого человека, немножко ершистого и
не по возрасту ребячливого, и все те вопросы, на которые прежде я не спешил
отвечать, оставляя их для себя открытыми, сразу были решены.
И дело тут, конечно, не в личном чувстве. Нет, я был далек от этого.
Хотелось побыть одному: забота товарищей, то и дело заходивших
справиться о моем самочувствии, раздражала. Стоило усилий сдержать себя от
невольного крика: "Дайте в конце концов человеку покой!" Я заперся на ключ и
приказал никого ко мне не пускать. Нечаянно посмотрел на фотографию, которую
теперь уже не нужно было прятать от адмирала, стал думать об Ирине.
О ней ли? Или это мне только казалось. На самом же деле я думал о
жизни, которая чуть было не ускользнула от меня, притом до обидного дешево,
почти даром. Я думал о мечте, о прожитом, в котором что-то получилось не так
или не совсем по-моему, о будущем, которое сулило мне что-то хорошее, должно
быть свершение светлых надежд и мечтаний.