"Иван Михайлович Шевцов. Тля (Роман)" - читать интересную книгу автора

Художник вздохнул, вернулся к мольберту, убрал портрет подростка и на
его место поставил картину. Взглянул на нее и поморщился. Непроданная
картина напомнила ему о том, что нужно где-то доставать деньги и срочно
платить старый долг. Он снял с себя рабочий халат и, засунув руки в карманы
просторного серого пиджака, задумчиво зашагал по комнате.
Раздался звонок. Машков вышел в длинный узкий коридор и открыл дверь.
На пороге стоял невысокий плотный майор в серой поношенной шинели.
- Гостей принимаешь? - густым голосом спросил майор, весело и хитровато
уставившись на Машкова черными глазами.
- Аркадий Николаевич! - Машков порывисто обнял майора.
- Не ждал? - улыбнулся тот, снимая шинель. Он уселся в кресло и окинул
художника долгим оценивающим взглядом.
- Признаться, не ждал, хотя часто вспоминал тебя. -Сверлящие глаза
майора все еще изучали художника.
- Первый раз вижу тебя в штатском. Пожалуй, вот так, на улице, узнал бы
не сразу.
Гость осмотрелся. Машковы занимали две комнаты коммунальной квартиры, в
которой жили три семьи. В одной - тесной и темной - была спальня Валентины
Ивановны, матери художника, формовщицы, в другой - большой и светлой, с
высоким потолком и балконом - обитал Владимир.
Комната обставлена скромно. Посредине - круглый стол, покрытый
скатертью. У окна - другой стол, письменный, заваленный книгами, бумагами,
репродукциями, альбомами, красками. Это было единственное место в квартире,
где дозволялся такой беспорядок. Диван, покрытый стареньким ковром, прильнул
к стене, увешанной этюдами, портретами, фотографиями.
-Значит, здесь, в этой обители, ты ешь, спишь и творишь свои шедевры?
Машков молча кивнул и продолжал хлопотать у круглого стола, гремя
тарелками и чайными чашками.
Аркадий Николаевич Волгин рассматривал стоящую на мольберте картину.
-Хорошо схватил! - Аркадий Николаевич поднял быстрые глаза на Владимира
и с довольным видом облизал сухие губы.


16

На холсте небольшого размера выписана светлая комната, похожая на
мастерскую художника. И окно с балконом, и голубые плюшевые гардины. Даже
обои те же - светло-оранжевые, мягкие, без крика. Обстановка только другая.
В одном углу - пышная ветвистая пальма, в другом - письменный стол с красным
сукном, за ним - пожилая седоволосая женщина с лицом не столько строгим,
сколько озабоченным. Напротив нее в глубоких кожаных креслах сидят юноша и
девушка. Они, видно, волнуются. На лице юноши пылает румянец. Он сидит в
профиль к зрителю, выражение глаз его можно читать по дрожащим длинным
ресницам, беспокойные губы выдают волнение. В руках девушки живые цветы... А
за окном мороз. Пушистый снег легким валиком лежит на перилах балкона. Он не
тает на солнце, а лишь сверкает веселыми блестками. На столе перед пожилой
женщиной - незаполненный бланк, в ее руке застыло перо. Еще минута, и в
жизни двух молодых людей свершится нечто очень важное, быть может, самое
важное, и кажется, что женщина с сединой в волосах спрашивает: "А вы хорошо
подумали?"