"Иван Михайлович Шевцов. Крах " - читать интересную книгу автора

Разумеется, не у всех, а лишь у какой-то части общества, притом, небольшой
части.
Когда она вышла из ванной, света в гостиной уже не было: Евгений спал
или делал вид, что спит. Да, он встревожен, очень даже, и пытается скрыть от
нее свое состояние. Но ему это не удается. Его тревога передается ей и
перерастает в страх, которого прежде она не знала, хотя Евгений и
предупреждал ее быть осторожной, открывать дверь квартиры только знакомым,
осмотрительно вести себя в подъезде и лифте, особенно в вечерние часы. Но до
сегодняшнего дня она не придавала этому особого значения. Конечно,
осторожность соблюдала, но страха не было. Волновалась за Егора: как он там
в Англии? Евгений успокаивал: мол, за Ла-Маншем с преступностью порядок. Два
раза в месяц Егор звонил в Москву и бодро говорил, что у него всё "о'кей".
Сейчас она думала только о муже, вспоминала совсем позабытые эпизоды их
совместной жизни и удивлялась, как со временем изменился Евгений, его
взгляды, вкусы, убеждения и даже характер. Исподволь к ней подкрадывалась
коварная мысль: а был ли Сокол и были ли у Сокола убеждения? Твердая
жизненная позиция? Она не знала, потому что в обычных ровных жизненных
условиях эти убеждения четко не проявляются. Состоял в партии, платил
взносы, иногда выражал законное недовольство по поводу глупостей, творимых
властями. Но к режиму, к Советской власти всегда был лоялен и даже поправлял
ее, когда она резко возмущалась язвами действительности. До сих пор она не
понимала, каким образом простой, обыкновенный служащий аппарата исполкома в
одночасье стал миллионером? Это ее тревожило. И все неожиданные блага и
достаток, пришедшие в их дом, ее не радовали. Подаренную ей песцовую шубу
она так ни разу не надевала, бриллиантовые сережки и кольца лежали в
палехской шкатулке. На работу она ходила в старой, купленной до "миллиарда"
одежде. Она стеснялась, считала неприличным наряжаться в дорогие обновы,
когда вокруг голь и нищета, скромность, воспитанная в ней с детства, стала
чертой ее характера.
В последние годы у нее с Евгением случались размолвки из-за питания. Он
требовал деликатесов и вообще дорогих продуктов, которых было "навалом" в
магазинах. "Что ты жадничаешь? Что тебе не хватает? Не жалей - на наш с
тобой век хватит и еще Егору останется..." Денег он не считал и, будучи под
хмельком, хвастался валютным счетом в швейцарском банке. А она искренне
признавалась: "Я не могу есть буженину и осетрину, когда знаю, как мои
пациенты-инвалиды, пенсионеры, ветераны не имеют в достатке черного хлеба и
простой отварной картошки. Мне в горло не лезут все эти деликатесы, которые
я могу покупать без ограничений". Она нисколько не лукавила. Ей, участковому
врачу, почти ежедневно приходилось по долгу службы бывать в квартирах
обездоленных, ограбленных "демократами" сограждан и видеть умирающих от
голода стариков, истощенных дистрофиков-детей, больных, не имеющих денег,
чтоб купить нужные лекарства, цены на которые выросли в тысячу раз за годы
ельцинского режима. И нередко она сама за свои деньги покупала лекарства
нищим больным. Она глубоко принимала к сердцу горе людское, болела душой за
каждого, с кем приходилось ей соприкасаться. Понимала, что она не солнце и
всех не обогреет. Но всю свою мизерную зарплату врача раздавала больным.
А воспоминания, вопросы и сомнения все плотней подступали к ней, и она
понимала, что ночь предстоит бессонная. Каким нежным, внимательным, чутким
был Евгений в первые десять лет их совместной жизни. Ласковый, заботливый,
влюбленный, он постоянно излучал радость и счастье. И Таня была счастлива и