"Иван Михайлович Шевцов. Крах " - читать интересную книгу автора

счастье и душевной гармонии сливались ее уста с устами Евгения. Но когда
уста остывают и не желают сходиться, жизнь утрачивает свою простоту и
прелесть и становится невыносимо сложной. Эту печальную истину Таня познала
в последние годы, изгаженные "демократической" смутой.
Конечно, поэтическая страсть Тани не ограничивалась Лермонтовым и
Федоровым. Она обожала так же Пушкина и Тютчева, а из современных - рано
ушедших из жизни Дмитрия Блынского и Петра Комарова. Для нее поэзия была
негасимым огнем света и тепла, согревающим душу и просветляющим разум. В
часы душевного разлада и до сердечной боли тягостных, терзающих дум она
открывала томик Лермонтова, читала: "Кто знает: женская душа, как океан
неисследима!.." Звучит, как афоризм. А вообще, Лермонтов афористичен, как и
Грибоедов. И современен. Разве не напоминает Ельцина лермонтовский Варяг -
властитель, презирающий законы и права. "Своей дружиной окружен перед народ
явился он; свои победы исчислял. Лукавой речью убеждал! Рука искусного
льстеца играла глупою толпой". Это точно - толпа всегда глупа и доверчива, -
соглашалась Таня. - Особенно российская.
Отойдя от зеркала, Таня набросила на себя легкий шелковый халатик,
разрисованный васильками и ромашками, и направилась в ванную. Проходя через
гостиную, она увидела, что Евгений стелит себе на диване. В последние годы
их семейной жизни такое стало привычным, и хоть в спальне стояли две
кровати, Евгений часто стелил себе в гостиной, ссылаясь на "чертовскую
усталость". С работы он возвращался, как правило, не раньше девяти часов,
частенько под хмельком, иногда вообще задерживался до утра, о чем заранее
предупреждал. Таня понимала, что работа у него далеко не легкая, верила ему
и никаких на этот счет претензий не предъявляла: не позволяла гордость, -
хотя и понимала, что время их любви постепенно шло на убыль.
Она наполнила ванну и, погрузившись в теплую воду, расслабилась в тихом
усыпляющем блаженстве, предаваясь воспоминаниям. Банкет, на котором сегодня
они присутствовали, не произвел на нее того впечатления, на которое
рассчитывал Евгений. Ей претило преднамеренно разгульное, чрезмерно
изобильное пиршество, где во всю глотку кричало богатство, начиная с
ломящегося от яств стола и кончая бриллиантами и жемчугом, украшавшими
раскормленные гладкие телеса декольтированных дам, и пестрые кричащие
галстуки и модные костюмы самодовольных, сытых розоволицых мужчин. Ее
угнетала хрестоматийно убийственная фраза: "Пир во время чумы". Там было все
кричаще, хвастливо-показное, рекламное, все выглядело пошло, нечистоплотно,
провинциально - какой-то дикий, допотопный купеческий кураж. И самое
удивительно-странное, что в этом обжорном бедламе, как рыба в воде,
чувствовал себя Евгений, ее муж, ее Женя. Он был свой среди своих, в то
время как она была там чужой. Ей было неприятно слушать комплименты в свой
адрес от жирных котов, которых она считала оптовыми ворюгами. Евгению же
льстило: он рекламировал ее, как дорогую вещь. Сегодняшний вечер явился для
Тани открытием: она открыла для себя мужа, увидела его другим, совсем не
похожим на того Евгения Соколова, с которым познакомилась в студенческие
годы. Внешне Евгений не очень изменился: рослый, поджарый, он все так же
держал спортивную форму - строен, подтянут, подвижен, непоседлив. Все так же
коротко, "под бокс", стриг свои светлые волосы - правда, за последние годы
они заметно поредели. Все так же его моложавое, улыбчивое лицо со свежим
румянцем излучало избыток энергии, а зеленые, слегка прищуренные глаза
хранили скрытую настороженность. Когда-то их считали идеальной супружеской