"Павел Александрович Шестаков. Три дня в Дагезане (Повесть) " - читать интересную книгу автора

здороваясь.
- Крючки привез.
- Профессиональная прокурорская память?
- Я, Валерий, никогда не был прокурором.
- Все равно. "За богатство и громкую славу везут его в Лондон на суд
и расправу".
Сосновский пояснил:
- Это сын художника Калугина.
- Я догадался, - сказал Мазин.
- Догадались? Вы тоже прокурор?
- Игорь Нколаевич - врач.
- Очень приятно. Не можете ли вы пересадить мне сердце? Скучно жить с
одним и тем же сердцем. Особенно художнику. Потому что я не сын художника,
как отрекомендовал меня ваш нетактичный друг, а сам художник.
- Непризнанный?
- Опять догадались, доктор. Что вы еще про меня скажете?
- Зря ершитесь! Непризнанный не значит бездарный.
- Попробуйте убедить в этом моего родителя! Впрочем, бесполезно. Мы
странно спроектированы, доктор. Все видим по-разному. Что видите вы в этом
окне? Горы? Деревья? Тучи? А я вижу крики души своей, спутанные вихрем,
рвущиеся о скалы.
- Как поживает Михаил Михайлович? - прервал Сосновский.
- Вопрос, разумеется, задуман как риторический. Вы не мыслите
родителя иначе чем в бодром времяпрепровождении, так сказать, в веселом
грохоте огня и звона. А между тем последние дни он погружен в думы, что
противоестественно для признанного человека. Хотел видеть вас. Зайдите,
утешьте! И вы, доктор... Не забудьте скальпель. Вы обещали мне новое
сердце.
Выходя, Валерий качнулся.
- Сердитый молодой человек? - спросил Игорь Николаевич.
- Доморощенный. Мажет холсты несусветной чушью, а считает
художественным откровением. Позер, кривляка, паяц.
- Не жалуешь ты его.
- Зато папаша балует. Марина-то у Калугина жена вторая. А мать
Валерия умерла. Сам Михаил Михайлович - человек мягкий, деликатный,
выпороть парня как следует не способен. Родительская рука не поднимается.
От этих поблажек один вред. Попомни мое слово, отмочит Валерий штучку! Ну
да нас с тобой это не касается, на чужом пиру похмелье.
- Вот именно. Между прочим, я бы отдохнул с дороги.


Мазин прилег на раскладушке и сразу же почувствовал усталость -
сказались пятьсот километров в машине, да и весь трудовой год давал знать.
Зато впереди целый месяц, свободный от повседневных хлопот и обязанностей.
Ни одного преступника, разве что егерь-браконьер, да это что за
преступник, так... Все же трудную он работу себе выбрал. Сизифову. По
статистике преступность сокращается, но в служебном кабинете этого не
заметишь. Правда, придет иногда трогательное письмо: "Игорь Николаевич, вы
мне отца родного дороже, если б не вы, пропал бы я, сгубил жизнь молодую
навеки, а вы спасли, свели с неверной дорожки..." Правильно, и такие были.