"Жак Шессе. Божий человек ("Двойник святого")" - читать интересную книгу автора

текло, и она подбирала это своим ртом. Затем колокол созвал всех к ужину, я
стоял в трапезной и играл на гармонике, а одна дама сказала своему мужу:
"Пропусти его, это Божий человек". Я вошел первым, играя "Флаг".
- Джим, Джим, - часто стал повторять пастор, - ты хорошо себя вел до
сих пор. Что с тобой случилось? Ты можешь мне объяснить?
Но я ничего не могу объяснить. В день, когда приехали все эти важные
дамы и господа, я ушел из замка. Мария ждала меня, и мы пустились в путь:
сначала прошли деревню, затем напрямую через поля дошли до города. Там они
нас и сцапали - мы были голые, так они сказали, голые, словно только что
появились на свет, или как Адам и Ева. "Они были голые, Мария попыталась
удрать, а Джим выпрыгнул в окно".
- Вот до чего ты докатился, наш бедный Джим. Так упал, что разбил свою
бедную голову, которая и без того была совсем слаба. А подумал ли ты о
замке, о своей комнатке, о работе, которая тебя ждет? А о своих родителях,
которые на небесах с Иисусом и ангелочками, ты подумал?
Два дня продержали меня в "Скорой помощи", потом перевели в приют, а уж
оттуда в замок. Марию отправили в другой приют, а какой - не сказали.
- Так лучше для тебя, мой бедный Джим, нам стало кое-что известно, для
вас это плохо кончилось.
Голова болела, меня шатало, но как только я смог передвигаться, я стал
расспрашивать всех - и внизу, в деревне, и в мастерских, и у садовника, -
куда ее упрятали. Никто не знал. Сказали только, что это не впервой, и
виновных, беглецов, обычно переводят в другое место, в немецкой части
Швейцарии, но немецкая Швейцария велика, и мне никогда не найти Марию.
"Хорошо еще, если она не окажется беременной", - говорили они промеж себя, а
кое-кто и вообще перепугался и держал рот на замке.
Еще год прожил я в замке. После падения снова начал работать - в лесу,
в дровяном сарае, на кухне, но теперь за моей спиной все время торчал
воспитатель: следил за мной, беседовал; зимой я простудился, слег, стал
харкать кровью, меня поместили в больницу. Однажды я услышал, как главный
санитар давал наставление ночному сторожу: "Запри его на два оборота. Этот
блаженный - беглец".
Я все же удрал от них, но иначе, так, как они и не ожидали. У них в
лаборатории хранится множество всяких порошков, и я это знал, я ведь не
идиот какой-нибудь. После того, как погасили свет, я проник в коридор:
горела только синяя лампочка, и от этого сделалось тоскливо, потому как
очень подходило к тому, что я собирался сделать. Склянки стояли в
застекленном шкафу, он был не заперт, оставалось лишь взять их, разбить,
проглотить - и готово: ты умер.
Кажется, я помер не сразу, помню длинный туннель. Но я был уверен, что
доберусь до его конца. Со мной снова была моя гармоника, я играл свои
песенки, а потом очутился на широкой равнине, где на обнаженную землю лился
какой-то ровный свет. Я же оказался под землей, в ящике, сквозь который
отчетливо слышны все звуки. Мне удается различать их, что помогает скоротать
время, они были правы - я умер в тридцать шесть лет, что и говорить,
немного, но я доволен - передо мной вечность, вот уже два года, как я считаю
звуки из-под земли: голоса, шаги. Они разные в зависимости от часа, времени
года и погоды. И только мое время остановилось, ведь я умер, а короткая
жизнь с благодатью длиннее и богаче, чем долгая жизнь без Христа. Порой у
меня появляются глупые желания: посидеть на солнышке на краю своей могилки и