"Жак Шессе. Покой мертвых ("Двойник святого") " - читать интересную книгу автораснова возвращаются ко мне, подпрыгивая на своих мощных желтых ногах. Сам я
уже давно не испытываю голода. С тех пор, как за мной установили наблюдение, я ем лишь глазами. Когда блондинка снимала трусы на могиле Скотта, погибшего на Роше де Нэ 4 сентября 1922 года, я уже знал, что будет дальше: это-то и было хорошо. И с забулдыгами я умел себя вести: их много, они могут размозжить голову кому угодно, нужно быть начеку. Так и вижу: гурьба молодчиков с пьяными девицами разбивает мне о камни голову. Конец лета для меня - словно конец долгого дня, я лучше различаю предметы, людей, блестящие от пота животы девиц, их посверкивающие на солнце лохмы, всегда готовые быть разведенными ноги. - Почему вы назвали ее бедной? - спросили меня полицейские. - Это что, насмешка над убиенной? У баб есть все: живот, попа, рот, исторгающий стоны страсти. Весь мир кружится вокруг них, как вокруг оси. - Вы отказываетесь отвечать? Сперва, проходя мимо нижней церкви, я слышал пение или звуки органа, потом привык и перестал их воспринимать, зато теперь слышу ветер, носящийся по пастбищу. Лгу ли я? Когда я пробираюсь кустами к могиле Скотта, слышно ли мне еще пение из церкви? Бежать? Девица уже разделась, каркают вороны, да, я слышу и пение, и звуки органа, и даже вторю пению хора. Девица стонет, ее тело равномерно двигается в соитии с мужским, словно танцует, затем они меняют положение - и продолжают по-собачьи: два животных, два мощных дыхания, из-за которых они не слышат меня. Глядя на них, испускаю дух и я, у меня нет времени даже обтереться, я бросаюсь в кусты. Из церкви доносится слоняющихся по кладбищу, немало, это мои собратья, бродяги. Скоро опустятся сумерки, появятся красотки и повылезет всякая шваль - эти-то меня не видят, а тот тип, у которого что-то было с Эллой, видел ли он меня? Вернись, Элла... Потребовать тишины, чтобы слышно было, как ветер разносит имя Эллы, заставить замолчать девицу, вплоть до того, что пристукнуть ее. Вернись, Элла, голубка моя, тебе не воскреснуть ни среди облаков, ни на земле, где на старой могильной плите сохнет моя сперма. Ты достаточно наглоталась моей спермы, Элла, меж кривых, как гнилые пеньки во рту, английских крестов. Музыка струится по земле, орган, детство... девичьи кости занимают места не больше, чем череп летучей мыши, разбившейся о вороний клюв... вечер торопится, спешит на смену дню... важно лишь одно - груди как шары, живот, ляжки, стоны... вопли осужденных и отверженных, Он воскрес на третий день и с тех пор царит во всей Своей славе... голубые отсветы на скалах. Я возвожу очи горе: солнцу не поразить меня днем, луне - ночью, горние отсветы не гаснут... мелодия звучит на берегу, когда вода с камнем поют в унисон одну песнь о небытии. Высоты сводят людей с ума, это известно. Этим утром сторож стал брать всю вину на себя. В совершенной прострации он повторяет: "Я убил. Я убил". Виды на погоду неплохие. В предгорьях Альп высокое давление. Грозы не предвидится. С 1944 года не стояла такая чудесная погода. Когда сторож пришел сдаваться, никто ему не поверил, он настаивал, даже плакал, угрожал покончить с собой. Ему не поверили. Еще бы! Десять лет он трудился на новом кладбище и пятнадцать приглядывал за старым. Неужто теперь, прямо под пенсию, стал бы человек... |
|
|