"Сергей Шерстюк. Украденная книга " - читать интересную книгу автора

который я вдруг нашла в Риме, и просидела полночи, выкуривая подобранные под
Колизеем окурки, и не могла оторвать глаз, и мне казалось, что мы смотрим
вместе, и было так тепло, и казалось, что кипит поставленный тобой чайник.
Утром я была в
Москве, кипел чайник, я стояла у подоконника и смотрела на тот самый
дом - вот он, подойди к нему и погляди сквозь ледяные узоры, представь меня
на скамейке в Риме: вот я сижу, закинув ногу за ногу, кручу окурок над
пламенем зажигалки - дезинфицирую и думаю о тебе. Я думаю: мой любимый
Сереженька ждет меня, а мне так хорошо глядеть на этот дом - я ведь не
узнала его в Риме, - как будто мы сидим вместе. Я знаю, что ты присядешь
где-нибудь на лавочке - на Патриарших прудах, в центральном парке, на
Страстном, на диванчике в мастерской - и разговариваешь со мной.
Я завидую этой твоей привычке говорить со мной, едва расставшись; тебе
удается, потому что ты художник; я же актриса, вынужденная говорить со всем
театром. Я актриса, а ты художник.
Все удивлялись, что ты так мало меня рисуешь, не только актеры, но и
твои друзья-художники. Помнишь, что сказал Леша Сундуков, впервые меня
увидев?
"Сережа, ты должен рисовать ее каждый день, причем в полный рост.
Да-да - тебе больше ничего не надо. Все художники мучаются, что рисовать, а
у тебя уже все есть - такое бывает раз в тысячу лет ". Ну что, приятно было
выслушивать комплименты от друзей-художников? А ведь это были не одни
комплименты, а пожелания. Ты слушался? Ты никого не слушал. Теперь жалеешь,
я знаю. Ты поправляйся, а о том не жалей - я всегда с тобой, еще нарисуешь.
Я ведь тебе была дана как данность, я ведь тебе говорила: я тебе дана, и
другой тебе не надо, но я не твоя, я тебе дана навсегда, но на время. Ты не
понимал, что я говорила.
Я не твоя,- говорила я,- я твоя жена, я тебе верна, я тебя люблю,
иногда очень-очень, иногда забываю, иногда не люблю, когда ты превращаешься
в генеральского сына, еще хуже - в " сапога " и ханжу, но всегда-всегда я
очень люблю твою душу. А ты о моей так часто забываешь - не возражай, я
знаю, - часто и надолго.
Ты всегда думал, что я навсегда - вот здесь, где мы живем и хлопаем
дверьми, ты и не взрослел потому, что я - навсегда, ты одного боялся -
умереть раньше меня. Потому чуть что - укутывался одеялами, хныкал,
требовал, чтобы я непременно закопала тебя в землю, поставила деревянный
крест, а картины долго не продавала. И половину всего - Никите. И пусть Макс
издаст твои дневники - для того и пишу, говорил, чтоб подскочили цены. Ты
говорил: тогда я всех обеспечу.
Бедный Сережка, что было в твоей голове? Когда ты так боялся смерти, ты
совсем забывал обо мне, но требовал: сядь рядом, дай руку, не уходи, положи
руку на сердце. Ты любил смотреть мне в глаза, но именно тогда, когда мне
это было необходимо как жизнь, ты смотрел в потолок, в пол, морщился, а у
меня сердце разрывалось, и я думала, что всем обуза, нелюдь, что попала к
вам, к людям, случайно. Когда я говорила " вы " - ты морщился
(это тот, кто меня любит!) и мечтал об одном: скрыться, убежать,
забиться в угол, пока не пройдет. А ведь я ждала, чтобы ты только погладил
меня, не обнял, нет, а только погладил волосы.
Я не оказалась " железной леди ", какою ты хотел сделать меня для
людей, - ты учил меня быть ею, но не скрывал, как тебе эти леди противны. Ты