"Галина Щербакова. Отвращение" - читать интересную книгу автора

там с Достоевским, ни академик Сахаров, и патриарх этого не видел, хотя
делает вид, что уж кто-кто, а он и мысль, и истину и видел, и слышал, и
руками трогал.
Феня приподняла старухе голову повыше на цветастой подушке, почему-то
подумала, что мысли так будет сподручнее. Хотя кот, красивше которого и
мудрее она не встречала в природе, любит спать вниз головой, но, конечно, мы
не коты, и мысли у нас разные.
Пастух же уже вечером лениво гнал подопечных домой, когда на ямистой
дороге стадо стало догонять машина, красненькая такая, приметная коробочка.
Это была Дита. Разве она знала, что у нее есть слезы и они зальют ей глаза,
и она собьется с пути и будет кружить по степи, пока не развернет машину к
тому же месту, где оставила она мать? Сейчас она найдет этот подгорок и
подымет мать в машину, и придумает что-нибудь. Но дорогу перегородило стадо.
Свистнул бичом пастух, сгоняя коз на обочину от греха подальше, только
не знал он, что за рулем сидела молодая деваха в распалении души. "А слабо
мне сбить эту рыжую? - думала деваха. - Поддам ей сейчас в самый бок,
заверну ей копыта в небо". И уже ускорилась машинка-коробочка, разворачивая
туповатую морду в Розкин шевелящийся бок. Никакая техника ничто супротив
человеческого духа. Если так еще никто не сказал, то это сказал пастух. В
три прыжка он оказался между машиной и Розкой и так хлестнул бичом по не
просыхающей в ухабе луже, с таким закрутом взвизгнул его бич, что стала
машина черной от грязи, повернулась мордой в другую сторону и рванула в
объезд стада, дверцами цепляясь за траву и временами ощущая ужас, что еще
чуть-чуть и завертятся колеса в пустоте неба.
Дита не видела ничего, потому что стекла были заляпаны грязью всласть и
со смаком. Едва выбравшись уже впереди стада, хотелось дать задний ход, чтоб
сбить с ног эту пастушью сволочь, который крутил бич над головой. Но ей было
страшно. Ей давно не было страшно ничего. А тут стало так, что заледенели
руки и ноги. И она слепо доехала до какой-то речонки, и сама вымыла машину,
стянув с себя все исподнее для протирания стекол.
Так, на голой заднице, она и умчалась дальше, ни кто, ни откуда
неведомо.
А пастух вкусно рассказывал потом, как он трахнул одну курву на дороге,
но не в прямом смысле, больно надо, страшней войны, а в смысле уделал ее
так, что только ее и видели.
- А за что? - спрашивала Феня. И тут пастух правды, что защитил козу,
не сказал, потому что давно по жизни знал: правда бывает лишняя, и чем
меньше людей про нее знают, тем им спокойнее. Особенно, если это касается
отдельного человека, такого, как Феня, которая приняла чужую. А ведь еще не
факт, что та скоро помрет. Долго болеющие очень часто оказываются
долгоживущими. Он это и по козам знает, и по собакам. Совсем, казалось бы,
жизни нет, а всех перескрипит. И это убеждало в очень простой мысли:
смерть - не от болезни тела, она от Бога. Когда Он сочтет нужным, тогда и
рассчитается. Забирает часто совсем хороших и крепких, и у докторов морды
делаются глупыми, как у их бывшего секретаря райкома. Ну, просто не то что
следа мысли там или соображения, а одно крупное пятно, через которое сквозь
видно. Попы бормочут: Бог дал, Бог взял... А на "почему дал" и на "почему
взял", у них тоже одно надувание щек и сразу обвинение: "Богохульство и
ересь - такие вопросы. С чего бы ему тебе отвечать, подумал? Я вот даже в
сане, не смею вторгаться в тайну жизни и смерти".