"Галина Щербакова. Отвращение" - читать интересную книгу автора

Галина Николаевна Щербакова

Отвращение

Повесть

Теперь, чтобы приехать из Донецка в Москву, нужно пересечь границу. И
она нервничала. Ее всегда пугали любые новые правила. Не могла привыкнуть,
когда в их доме расколотили парадный вход и стало возможным выходить не в
помоечный двор, а на улицу, прямо на остановку троллейбуса. Каждый раз после
последней ступеньки лестницы тело ее разворачивалось к старой заплеванной
черной двери. И то сказать, не пять там лет или десять, а прожила она с
черным ходом всю жизнь. Через него ее внесли в этот дом, через него она шла
в школу, сюда же вернулась после университета. А тут - на тебе! Явился некто
в черном пальто и белом шарфе и отделал им подъезд как конфетку, оттяпав
себе за это весь второй этаж, а это - на минутку - три квартиры, то есть
восемь комнат, три кухни, три ванных, три туалета, не считая кладовок и
прочих прохожих мест. За мрамор и цветы в кадках он не взял с них ничего, но
предупредил, что выгонит первую сволочь, которая оставит автограф на стене,
плюнет на сверкающий пол или чиркнет ножичком в лифте. И не чиркали, между
прочим. Черный вход тоже был оставлен, только пользовались им строители,
доставщики мебели и прочий рабочий люд. Но этот ее поворот телом в сторону
плохо освещенного, но такого привычного хода жил в ней, как жили в ней
суставы и мышцы. И может, только тогда она в полной мере осознала, не умом -
телом, зависимость человека от привычки, даже столь бездарной, как у нее -
ходить через черную дверь. А если помножить это на миллионы людей из
бараков, из халуп, вросших в землю? Людей, одетых в румынские пиджаки и
цэбовские ботинки, сносу которым нету, а то, что искривлена стопа, так что,
мы в войну не носили голую резину на голую пятку? О! Эта память людей,
вскормленных минтаем и суповым набором, кашей из брикетов и колбасой из
обрезков, разве перечислишь все, из чего мы вышли и почему у всех тело не
умеет - боится, боится - привыкнуть к хорошему. Голова как бы даже понимает,
сердце даже как бы радуется, а сволочь-тело требует рейтуз с начесом,
войлочных сапог, чая со слоном и филе трески, истекающее талой грязной
водой.
Ей стыдно, что она так прилеплена к этой мякоти по имени народ, ей
хочется победить в себе страхи и привычки того, что сын и невестка называют
"совком", но нет - не получается, и она боится таможни, боится Москвы,
боится завтрашнего дня. "Оставьте мне мой черный ход", - колотится в ней
такая маленькая и слабая душа, что даже стыдно, что она такая. Ей, душе,
ведь полагается быть широкой, щедрой, ой-ля-ля какой. И на этом "полагается
быть" она выпрямляется.
Ну, как-то так, одним словом.
Свернувшаяся калачиком женщина в поезде Донецк-Москва была существом
мнительным, нервическим и трусоватым, и если в первом и втором она бы вам в
этом и сама призналась, то в третьем - ни боже мой! Как всякий нехрабрый
человек, она старалась казаться отважной, и что самое смешное, в жизни так
себя и вела, пряча от других и неправильные движения тела, и гневливость на
изменчивую пакостность жизни, и даже трусость, отчаянно кидаясь то спасать
неспасаемых, то говорить с улыбкой истину власть предержащим, да мало ли