"Александр О'Шеннон. Антибард: московский роман " - читать интересную книгу автора

поля, как в губку впитываясь в жирный перегной жизни с копошащейся в нем
фауной. Водка открывает мне глаза, и я вижу, как вся эта белковая масса
ползет, извивается, шевелит ножками и усиками, питается и оплодотворяется
между хитиновыми останками своих предшественников, роет ходы и углубляет
норы, ибо не согреться им под низким холодным небом космоса, который
когда-то одним пузырящимся плевком заставил их жить.
И я вижу себя, белесого червя, в корчах веры, надежды и любви упорно
прокладывающего путь куда-нибудь вперед, в рамках отведенного мне жизненного
пространства, строго ограниченного временем, к точке X, где я последний раз
уткнусь наморщенным лбом в стену и стану еще одной питательной молекулой
культурного слоя.
Картины эти отравляют мне бесшабашность застолья, и тогда пристальным
прищуром окидываю я свисающие над посудой лица своих собеседников, пытаясь
понять - ведомо ли им то, что ведомо мне, или им ведомо что-то неведомое
мне? Вот они, вокруг меня - глаза мудрецов, поблекшие от смирения;
беспечальные глаза похуистов; вытаращенные, со стальным блеском голодной
сумасшедшинки глаза жизнелюбов над снующими от вечной жажды славы, денег и
женщин поршнями кадыков. А наутро не хочется вспоминать.
Такова водка...
Коньяк же, наоборот, веселит душу, острит язык, придает пружинистость
мыслям. Коньячное похмелье мягкосердечно, с возрастным оттенком светлой
грусти, когда тело сохраняет покойную плавность движений, а душа просит
почитать И.С. Тургенева перед окошком, посеребренным тюкающим дождем.
Из коридора доносится негромкая песня возвращающегося Крюгера. Кажется,
Визбор. Крюгер вносит водку и сложенные стопочкой рюмки.
- Полбутылки осталось.
"Гжелка". Ага, это, наверное, я вчера покупал. Наверное, надо было
догнаться. Начали пить, а потом сломались. Как всегда. Я сижу и думаю: а
может, выпить? От одного похмельного дня алкоголиком не станешь, от
полбутылки не окосеешь, к тому же все равно придется пить перед концертом.
Вечером, конечно, я буду пить коньяк, но он хорошо ложится на водку. Да и
концерт-то так себе, сборный, спеть нужно будет песен пять, это можно и в
сиську пьяным сделать, так и так заплатят копейки. Я трогаю бутылку.
- Теплая.
- Так откуда же ей холодной быть, - изумляется Крюгер, - в
холодильник-то ее никто не поставил. Можно, конечно, под холодную воду
сунуть...
- Если бы с закуской... Что-то мне есть хочется...
Крюгер оживляется.
- Пельмени будешь? Должны остаться.
Он открывает заморозку. Так вот где хранятся сокровища! Крюгер достает
хрустящий, осыпающийся льдинками пакет. Я пельмени никогда не ем, терпеть их
не могу, у меня от них случается понос, но сейчас я глотаю вязкую слюну. Я
вспоминаю, что вчера практически ничего не ел, только днем зажарил яичницу и
попил чайку. А потом поехал на концерт и ничего, кроме коньяка, в рот не
брал. Я мог заказать что-нибудь, но мне жалко было денег. И у Крюгера ночью
мы ничего не ели.
- Пельмени - это хорошо, - говорю я, вздрагивая от голодной судороги в
желудке.
- Закинем всю пачку, - озабоченно бормочет Крюгер. Он открывает дверцы