"Виктор Шендерович. Из последней щели (Сб. "Музей человека")" - читать интересную книгу автора

решетки с группой компетентных тараканов, а по окончании эксперимента
возьмет на себя транспортировку скептика обратно в щель - если, конечно,
Семенов предварительно не спустит того в унитаз, как покойника Тимошу.
Иосифу принесли воды, и он успокоился. Так началась наша жизнь при
Семенове, если вообще можно назвать жизнью то, что при нем началось.

II

Первым делом узурпатор заклеил все вентиляционные решетки. Он затянул
их марлей, и с тех пор из ванной на кухню пришлось ходить в обход, через
двери, с риском для жизни, потому что в коридоре постоянно патрулировал
этот изувер.
Впрочем, спустя совсем немного времени риск этот стал совершенно
бессмысленным: кухня потеряла всю свою былую привлекательность. Не
удовлетворившись заклейкой, Семенов начал убирать со стола объедки и
выносить ведра, причем с расчетливым садизмом особенно тщательно делал это
поздно вечером, когда у всякого уважающего себя таракана только-только
разгуливается аппетит и начинается настоящая жизнь.
Конечно, у видавших виды экземпляров вроде меня имелось несколько
загашничков, до которых не дотягивались его воняющие мылом конечности, но
уже через пару недель призрак дистрофии отчетливо навис над нашим
непритязательным сообществом. Иногда я засыпал в буквальном смысле слова
без крошки хлеба, перебиваясь капелькой воды из подтекающего крана (чего,
слава богу, изувер не замечал); иногда, не в силах сомкнуть глаз, выходил
ночью из щели и в тоске глядел на уныло бродивших по пустынной клеенке
сородичей. Случались обмороки, Степан Игнатьич дважды срывался с карниза, а
Альберт начал галлюцинировать, причем, что самое неприятное, о содержании
галлюцинаций сообщал вслух, чем регулярно создавал давку под раковиной:
чудилось Альберту бесследное исчезновение тещи, возвращение Шаркуна и
набитое доверху мусорное ведро...
Ах, Шаркун, Шаркун! Вспоминая о нем, я всегда переживаю странное
чувство приязни к человеку, вполне, впрочем, простительное моему
сентиментальному возрасту.
Конечно, ничто человеческое не было ему чуждо - увы, он тоже не любил
нас: жаловался своей прыщавой дочке, что мы его замучили, и все время
пытался кого-нибудь прихлопнуть. Но дочка, хоть каждый раз и обещала
куда-то нас повывести, обещания своего не выполнила - так и живем, где
жили, без новых впечатлений,- а погибнуть от руки Шаркуна мог только
закоренелый самоубийца. К тому же он носил на носу стекляшки, без которых
не видел дальше носа,- и когда терял их, мы могли вообще столоваться с ним
из одной тарелки. Милое было времечко, чего скрывать...
Но я опять отвлекся.
Вскоре после начала семеновского террора случилось вот что. Братья
Геннадий и Никодим, чуть не погибнув во время утренней пробежки, успели
забежать под плинтус и там с перепугу сочинили исторический документ,
известный как "Воззвание из-под плинтуса". Текст его был съеден вскоре
самими братьями, но содержание успело запасть в наши сердца. Братья гневно
обличали Семенова и призывали тараканов к единству.
Тут, как это ни горько, необходимо снова остановить плавный ход нашего
повествования, чтобы провести скромный историко-философский экскурс. Дело в