"Перси Биши Шелли. Защита поэзии" - читать интересную книгу автора

покровы, и мы созерцаем ее обнаженную спящую красоту, иначе говоря - ее
душу.
Все существует постольку, поскольку воспринимается; во всяком случае,
для воспринимающего. "Дух сам себе отчизна и в себе из Неба Ад творит, из
Ада - Небо". Но Поэзия побеждает проклятие, подчиняющее нас случайным
впечатлениям бытия. Разворачивает ли она собственную узорную ткань или
срывает темную завесу повседневности с окружающих нас предметов, она всегда
творит для нас жизнь внутри нашей жизни. Она переносит нас в мир, по
сравнению с которым обыденный мир представляется беспорядочным хаосом. Она
воссоздает Вселенную, частицу коей мы составляем, одновременно ее
воспринимая; она очищает наш внутренний взор от налета привычности,
затемняющего для нас чудо нашего бытия. Она заставляет нас прочувствовать
то, что мы воспринимаем, и вообразить то, что мы знаем. Она заново создает
мир, уничтоженный в нашем сознании впечатлениями, притупившимися от
повторений. Она оправдывает смелые и верные слова Тассо: "Non merita nome di
Creatore se non Iddio ed il Poeta" {Никто не заслуживает называться Творцом,
кроме Бога и Поэта (итал.).}.
Даруя другим величайшие сокровища мудрости, радости, добродетели и
славы, поэт и сам должен быть счастливейшим, лучшим, мудрейшим и наиболее
прославленным из людей. Что касается его славы, пусть Время решит, сравнится
ли со славой поэта слава какого-либо другого устроителя человеческой жизни.
Что он - мудрейший, счастливейший и лучший уже тем одним, что он поэт, в
этом также нет сомнения; величайшие поэты были людьми самой незапятнанной
добродетели и самой высокой мудрости, и - если заглянуть в тайники их
жизни - также и самыми счастливыми из людей; исключения - касающиеся тех,
кто обладал поэтической способностью в высокой, но не в высочайшей
степени, - скорее подтверждают это правило, нежели опровергают его.
Снизойдем на миг до общераспространенных суждений и, присвоив себе и сочетав
в своем лице несовместимые обязанности обвинителя, свидетеля, судьи и
исполнителя приговора, решим - без доказательств и судебной процедуры, - что
тем, кто "превыше прочих смертных вознесен", случалось вести себя
предосудительно. Допустим, что Гомер был пьяницей, Вергилий - льстецом,
Гораций - трусом, Тассо - сумасшедшим, Бэкон - лихоимцем, Рафаэль -
распутником, а Спенсер - поэтом-лауреатом. В этой части нашего трактата было
бы неуместно перечислять ныне живущих поэтов, но те великие имена, которые
мы только что упомянули, уже получили полное оправдание у потомства.
Проступки их были взвешены и оказались на весах легче праха; пусть их грехи
были краснее пурпура - сейчас они белы, как снег, ибо были омыты кровью
всепримиряющего и всеискупающего Времени. Заметьте, в каком нелепом
беспорядке смешались правда и ложь в современном злословии о Поэзии и
поэтах; подумайте, сколь часто вещи являются не тем, чем кажутся, или
кажутся не тем, что они есть; оглянитесь также и на себя и не судите, да не
судимы будете.
Как уже было сказано, Поэзия отличается от логики тем, что не подчинена
непосредственно умственному усилию, и ее проявление необязательно связано с
сознанием или волей. Было бы чересчур смелым утверждать, что таковы
непременные условия всякой причинной связи в области мысли, когда имеют
место следствия, которые нельзя к ней возвести. Нетрудно предположить, что
частые приливы поэтической силы могут создать в сознании поэта привычный
гармонический порядок, согласны с собственной его природой и с воздействием