"Лев Шейнин. Записки следователя (все рассказы) " - читать интересную книгу автора

нашей нелегкой работе или изверишься в людях вообще, - тикай, малец, тикай, ни
дня не оставайся следователем и сразу подавай рапорт, что к дальнейшему
прохождению следственной службы непригоден...
И старик Дегтярев, с его мрачным видом, старый большевик и
политкаторжанин, которого все в губсуде уважали, но побаивались за острый
язык, резкость суждений и непримиримость к проступкам судебных работников
(Дегтярев был, кроме того, и председателем дисциплинарной коллегии губсуда),
встал из-за стола, пожал мне руку, испытующе поглядел и даже - чего я никогда
еще не видал - улыбнулся.
Когда я вышел из его кабинета, то увидел Снитовского и Ласкина, беспокойно
расхаживающих по коридору. Не стерпели мои дорогие шефы и оба прибежали со
Столешникова переулка на Тверской бульвар, где помещался губсуд, и здесь,
дожидаясь моего выхода, кляли на чем свет стоит "бороду", как называли
Дегтярева, который, видно, придирается к их воспитаннику и того и гляди
завалит его на экзамене.
Увидев мое взволнованное, но сияющее лицо, они сразу с облегчением
вздохнули и начали наперебой расспрашивать, как долго и как именно мучил меня
этот "бородатый тигр и лютый скорпион".
А "тигр" этот в последующие годы моей следственной работы, до самого
перевода в Ленинград, очень внимательно следил за моей работой, потихоньку
изучал все расследованные мною дела, поступавшие на рассмотрение в губсуд, и
частенько приглашал меня к себе домой, поил чаем с лимоном и, с тем же мрачным
и ворчливым видом, сердито покашливая в свою черную с сединой бороду, внушал
все "десять заповедей" советского судебного деятеля.
Но я уже не боялся ни его мрачного вида, ни сердитого кашля, ни его
бороды, хорошо поняв и на всю жизнь запомнив этого умного, доброго, прожившего
чистую, но очень трудную жизнь человека.
Понимал это не один я. Когда через несколько лет Иван Тимофеевич Дегтярев
умер от разрыва сердца, весь губсуд шел за его гробом, и на кладбище, стоя
рядом со Снитовским и Ласкиным, я видел сквозь слезы, что искренне плачут и
они и многие другие работники, среди которых было немало и тех, кого в свое
время сурово "шерстил" покойный председатель дисциплинарной коллегии за те или
иные проступки.
И вспомнился мне тогда я мой проступок, за который я тоже предстал перед
дисциплинарной коллегией, в страхе, что вылечу за него, как пробка, со
следственной работы, которую я успел горячо и на всю жизнь полюбить.
Случилась со мной эта беда в самом начале моей работы, и была она связана
с делом о динарах и, как это ни странно, с "адмиралом Нельсоном". Об этом
забавном и поучительном случае я написал в рассказе "Динары с дырками".

После того как я прошел аттестационную комиссию, меня назначили народным
следователем в Орехово-Зуево. Полгода я прожил в этом подмосковном городке,
расследуя мои первые дела: о конокрадах, растратах в потребсоюзе, об одном
случае самоубийства "а почве безнадежной любви и одном убийстве "по пьяному
делу" на сельской свадьбе. Я старательно исполнял все "десять заповедей"
следователя, преподанные мне Дегтяревым, Снитовским и Ласкиным, то есть твердо
помнил, что "спокойствие прежде всего", что искусство допроса состоит не
только в том, чтобы уметь спрашивать, но и в том, чтобы уметь выслушивать, что
первая версия не всегда самая верная, что человек волнуется на допросе не
только тогда, когда он виновен, но и тогда, когда он невиновен, и что еще