"Вадим Сергеевич Шефнер. Ныне, вечно и никогда" - читать интересную книгу автора

- Какая чепуха! Ты не должен говорить такие глупости. И потом, ангелы
не стреляют из винтовок. И потом, они... Ну, вообще это не твоего ума дело.
Она отвернулась, но Волька успел заметить, что глаза у нее стали
влажными, будто она собирается плакать, как девчонка. Вольку это удивило и
даже немножко испугало. Впредь он старался не задавать ей никаких вопросов,
раз она огорчается неизвестно из-за чего. Но как-то, услышав, как о ней
говорит в ее отсутствие вдова Веричева с какой-то соседкой, мальчик спросил
Георгину, почему ода не выщла замуж за отца.
- Вряд ли ты это поймешь, - спокойно сказала она. - Я не хочу,
связывать твоего отца. Тебе нужна мать, а я плохая мать. Я была бы для тебя
только мачехой. Ты бы, может быть, возненавидел меня. - Она закусила губу и
сразу куда-то ушла, а Волька долго сидел и думал, как это он мог бы ее
возненавидеть, ведь она такая красивая.
Но странно, какую-то долю правды в ее словах он почувствовал. Он знал,
что Георгина хорошая, добрая, но знал и то, что она к нему, Вольке, почти
равнодушна. Знал, что она спасет его от опасности, если нужно, и ничего нэ
побоится; знал, что будет ухаживать за ним, если он заболеет, и в то же
время знал, что она легко забудет его, если он уйдет или уедет. Он был для
нее ничем - как все люди на земле. Кроме отца.
Лето шло к концу.
Отцу становилось то легче, то хуже. Георгина ходила то грустная,
поникшая, то оживлялась и сразу казалась какой-то очень нарядной, хотя
одевалась она всегда одинаково скромно, да и кто одевался тогда богато.
И все чаще водила она Вольку в старую темную церковь, что на углу
Астафьевской и Заречного переулка.
Чего-чего, а церквей в городке хватало, и Волька дивился, почему она
выбрала именно эту, где было так темно, где молящихся было всегда мало и где
так недобро, так проницательно строго глядели с закопченных икон святые.
И каждый раз, перед тем как идти в церковь, Георгина обыскивала Вольку
и отбирала стекляшки, железки, патронные гильзы, которыми были набиты его
карманы. В обычные дни она смотрела на это сквозь пальцы, но считала, что в
церковь ходить со всей этой дребеденью - грех. И еще она заставляла его мыть
лицо и руки и сама стояла рядом, когда он мылся, - контролировала.
Волька отправлялся в церковь подтянутый, волосы были приглажены;
чувствовал он себя другим, необычным. Но и Георгина становилась другой. Она
словно делалась старше и скучней. Куда-то исчезала девическая легкость ее
походки, тускнели васильковые глаза. Что-то тревожное, настороженное, чуть
ли не злое появлялось в ней. Она уже не могла улыбаться, не могла понимать
шуток и иногда сердилась на Вольку непонятно почему.
Пройдя по скучному пыльному городку, они входили в церковь. Тихо ступая
по большим гладким плитам, шли они в боковой притвор, где было совсем
безлюдно. Здесь еще ниже, еще тяжелее нависали своды; служба слышалась
издалека, сбоку. Оба становились на колени.
- Молись, молись за отца, - шептала ему Георгина.
И он начинал молиться. Он крестился, нагибался и мысленно говорил
Спасителю, чтобы тот как-нибудь вылечил отца.
- И ныне, и присно, и во веки веков, - тихо шептала рядом Георгина и
потом уже совсем беззвучно шевелила губами, произнося что-то про себя.
- Тетя Гина, а что это - "и ныне, и присно, и во веки веков"? -
спрашивал Волька, устав от поклонов.