"Роберт Шекли. Бесконечный вестерн" - читать интересную книгу автора

плечо и не произносит ни слова - все в том мужественном стиле Вестерна,
который он усвоил, годами ассоциируя себя со мной, будучи мной. Консуэла
страстно сжимает меня в объятиях, в ее глазах слезы, она целует меня, она
говорит, чтобы я побыстрее возвращался. Ах эти потрясающие первые месяцы с
новой женой! Они великолепны... до той поры, пока не снизойдет вновь на
душу скука давно знакомой обыденности! Консуэла у меня четвертая по счету.
В своей жизни я исходил множество троп, в большинстве одних и тех же, и
вот теперь режиссер снова осматривает меня, отыскивая мазки губной помады,
кивает: "все в порядке!" - и я отворачиваюсь от Консуэлы и Симмса, салютую
им двумя пальцами - мой знаменитый жест! - и еду по скрипучему настилу
поста Уэллс-Фарго на ТУ сторону в сияющий солнечный мир Бесконечного
Вестерна.
Издалека камера берет одинокого всадника, который, словно муравей,
ползет между искусно испещренных полосами стен каньона. Мы видим его в
серии последовательных кадров на фоне разворачивающейся перед нами
панорамы пустынного пейзажа. Вот он вечером готовит себе еду на маленьком
костре, его силуэт четко вырисовывается на заднике пылающего неба, котелок
дерби с небрежным изяществом сдвинут на затылок. Вот он спит, завернувшись
в одеяло; угольки костра, угасая, превращаются в золу. Еще не рассвело, а
всадник снова на ногах - варит кофе, готовясь к дневному переходу. Восход
солнца застигает его уже верхом: он едет, прикрыв рукой глаза от слепящего
света, сильно откинувшись назад, насколько позволяют свободные стремена, и
предоставив лошади самой отыскивать дорогу на скалистых склонах.
Я одновременно и зритель, наблюдающий за собой как за актером со
стороны, и актер, наблюдающий за собой - зрителем. Сбылась мечта детства:
играть роль и в то же время созерцать, как мы играем ее. Я знаю, что мы
никогда не перестаем играть и равным образом никогда не перестаем
наблюдать за собой в процессе игры. Это просто ирония судьбы, что те
героические картины, которые вижу я, совпадают с теми, что видите и вы,
сидя перед своими маленькими экранчиками.
Вот всадник забрался на высокую седловину между двумя горами. Здесь
холодно, дует горный ветер, воротник куртки наездника поднят, а котелок
дерби привязан к голове ярким шерстяным шарфом. Глядя поверх плеча
мужчины, мы видим далеко внизу поселок - совсем крохотный, затерянный в
безмерности ландшафта. Мы провожаем глазами всадника: обругав уставшую
лошадь последними словами, он начинает спуск к поселку.
Всадник в котелке дерби ведет на поводу лошадь по поселку Команч.
Здесь только одна улица - Главная улица, - с салуном, постоялым двором,
платной конюшней, кузницей, лавкой; все старомодное и застывшее, как на
дагерротипе времен Гражданской войны. Ветер пустыни постоянно дует над
городком, и повсюду оседает тонкая пыль.
Всадника здесь знают. В толпе бездельников, собравшихся у лавки,
слышны восклицания:
- Ого, это сам Уошберн!
Я одеревенелыми руками расседлываю лошадь у входа в конюшню -
высокий, запыленный в дороге мужчина: пояс с кобурой опущен низко и висит
свободно; потрескавшаяся, с роговыми накладками рукоятка "пушки" вызывающе
торчит прямо под рукой. Я оборачиваюсь и потираю лицо - знаменитое,
вытянутое, скорбное лицо: глубокая складка шрама, перерезавшего скулу,
прищуренные немигающие серые глаза. Это лицо жесткого, опасного,