"Александр Щербаков. Скачущий череп (Страшные истории)" - читать интересную книгу автора

приходил спать к нам, на чердачный сеновал. Я даже подозреваю, что он
оставался не только из-за больных овец, но и ради нас, ребятни, ибо знал,
что мы любили слушать его байки. А ему наверняка нравилось рассказывать их
столь внимательным и благодарным слушателям.
Я до сих пор не знаю, откуда Петро брал свои сказки, ибо нигде больше
подобных не встречал, ни от кого не слыхал. Уж не сам ли он выдумывал их?
Допускаю и такое. Но скорее всего - услышал когда-нибудь в детстве, в
отрочестве и многое запомнил цепкой памятью, а там, где позабыл, свободно
импровизировал по ходу рассказывания. Сказок и легенд в народе живет (во
всяком случае, жило) куда больше, чем записано самыми дотошными и
неутомимыми собирателями фольклора. Особенно - непечатных, "с картинками". А
именно такими были в большинстве своем сказки Петра Ивахова. Однако я бы не
назвал их скабрезными. Нет, в них никогда не смаковалась известная тема, а
просто встречались рискованные ситуации, но и те Петро объезжал с врожденной
деликатностью, обходясь иносказаниями и намеками. Любопытно, что он
привязывал свои бесконечные истории к конкретному месту действия, и потому,
несмотря на всю фантастичность, они приобретали реалистическое
правдоподобие, и по жанру теперь бы я отнес их скорее даже не к сказкам, а к
бывальщинам, в которых быль и выдумка, реальность и фантастика переплетались
с необыкновенной легкостью и органичностью. Героями его бывальщин выступали
традиционные фольклорные типы смекалистого кузнеца или мельника и
вероломного, но придурковатого черта, простодушного Ваньки-пахаря и ушлого
хозяина-жлоба; плутоватого солдатика или работника и тугодумного попа с его
лукавой попадьей и глуповатой поповской дочкой. Встречались и исторические
фигуры: от Петра Первого, Екатерины и Пушкина - до Сталина, Чапая и маршала
Жукова. Непременными участниками невероятных событий в историях
Петра-ветеринара были также звери и домашние животные, которые запросто
говорили человеческими голосами.
Мне теперь трудно восстановить в памяти целиком хотя бы одну Петрову
плутовскую бывальщину, ибо сюжеты, интриги их были закручены столь
неожиданно и с такой необузданной фантазией, что воспроизведению вообще едва
ли поддавались. К тому же все-таки больший интерес мы проявляли не к этим
авантюрным повествованиям, а к тем страшным историям, которыми Петро
перемежал их. Делал он это довольно своеобразно. Закончив очередную сказку,
на минуту замолкал, как бы давая возможность пережить и осмыслить услышанное
(и мы тоже молчали некоторое время, ошеломленные фантасмагорической
небылицей), а потом вдруг говорил будто между прочим: "А что? Вот под
Гладким Мысом был случай..." Или: "А вот еще, говорят, в Сагайске один мужик
видел..." И далее следовало такое, от чего дыбом вставали наши волосенки и
мы начинали мелко подрагивать, втягивая головы под старью шубы, фуфайки,
дождевики, заменявшие одеяла. И вот эти страшные истории, служившие
прокладками между бывальщинами и сказками, больше запомнились мне. И многие
из них, как и сорок лет назад, я не рискнул бы рассказывать к ночи. Впрочем,
не менее страшные истории я слышал и от других рассказчиков, а в некоторых
сам был участником или свидетелем, вольным или невольным.


Женщина в белом

Так вот, был случай под Гладким Мысом. Место это, примерно на середине