"Александр Щербаков. Скачущий череп (Страшные истории)" - читать интересную книгу автора

рыжий Тимка Грач затеял с ним борьбу, извалял по полу новый костюмчик,
оборвал пуговицу у рубахи и перед звонком загнал Женьку под парту, а сам при
входе учителя быстренько встал на свое место как ни в чем не бывало, так что
Женька, наполучавший тумаков и едва сдерживающий слезы, был еще и поставлен
к доске физиком Иваном Спиридоновичем как отъявленный хулиган.
Но даже эти незаслуженные унижения и явная несправедливость наказания
не вызвали у ребятни особого сочувствия. На следующей перемене многие над
Женькой злорадно смеялись, а когда Петьша Липин с "картинками" рассказал,
как Женька летом после купанья в пруду надевал сначала рубаху и лишь потом
штаны (чисто по-девчоночьи - что может быть позорней!), его тотчас окрестили
Бабой. И это прозвище не просто прилипло к Женьке, - в конце концов каждый
из нас имел свое прозвище, часто не слишком лестное, - но сделало его
изгоем. Затурканного парнишку пробовали защищать и учителя, и
старшеклассники, но все напрасно. Для сверстников он был рохлей, слюнтяем,
трусом, мягкотелым интеллигентом, ябедой, девичьим пастухом, маменькиным
сынком, одевавшим рубаху прежде штанов, - одним словом, Бабой.
Но, всего год проучившись с нами, Женька снова уехал с матерью в город,
закончил там семилетку и теперь явился в гости к бабке Бродничихе. Явился
совершенно другим человеком. Едва тот же Петьша назвал его в глаза Бабой,
как Женька серьезно предупредил, что впредь не потерпит оскорблений. И когда
Петьша снова попытался произнести унизительное прозвище, он тут же схлопотал
по шее такую оплеуху, что даже оставил всякую мысль дать ответную. Отомстил
Женька и рыжему Тимке, публично поборов его пять раз подряд и изваляв в пыли
с ног до головы. Остальные, почуяв силу и характер Бабы, вообще прикусили
языки. Пошел слух, что Женька занимался в городе не то в боксерской, не то в
борцовской секции, где и "накачал банки".
Словом, все поняли, что он теперь может постоять за себя, и прониклись
к нему невольным уважением. Потому-то Пашкина уверенность в том, что Женька
непременно принесет перунов огнецвет, ни у кого не вызвала внутреннего
сопротивления. А если Гыра и высказал сомнение, то лишь по инерции, по
привычке, а еще вернее - от ревности, что это не он, признанный атаман и
заводила, насмелился пойти среди ночи за папоротником, а какой-то городской
выскочка и чистоплюй. Теперь он втайне надеялся, что Женька сдрейфит, едва
выйдет за огороды, и вернется ни с чем. Однако время шло, уже перевалило за
полночь, а Женька все не возвращался. Ожидание томило нас, костер стал
угасать, как и наши игры и разговоры.
- А пошли-ка к поскотине, там и встретим его, - предложил вдруг Пашка,
и все с ним охотно согласились.
Каждому не терпелось увидеть таинственный папоротник в купальскую ночь.
Шумной ватагой протопали мы по темной улице села, уже совершенно
опустевшей, свернули в Кузнечный проулок и по-за огородами вышли к
зерносушилке (мангазине). Отсюда дорога к поскотинным воротам пошла леском.
Вокруг стояла пустая темнота. Отчетливей заморгали звезды в просветах меж
облаками. Запахло лесной сыростью и кашкой борщевиков. Листва на березах и
осинах сдержанно шелестела, издавая легкое шипение. С поля от поскотины
доносился резкий скрип дергача. Разговоры и смех скоро приутихли. Пацаны
вытянулись в цепочку и шли молча. Гыра, шагавший впереди, вдруг дернулся,
прыгнул зайцем в сторону и скрылся в кустах. Прошумела трава, треснул сухой
валежник, и все смолкло. Мы невольно замешкались, остановились, лишенные
вожака.