"П.Е.Щеголев(ред). Отречение Николая II (Сборник воспоминаний очевидцев) " - читать интересную книгу автора

Цезаре, В 8.20 прибыл в Могилев. Все чины штаба были на платформе. Принял
Алексеева в вагоне. В 9 1/2 перебрался в дом. Алексеев прищел с последними
известиями от Родзянко. Оказывается, Миша отрекся. Его манифест кончается
четыреххвосткой для выбора через 6 месяцев Учредительного Собрания. Бог
знает, кто надоумил его написать такую гадость. В Петрограде беспорядки
прекратились, - лишь бы так продолжалось дальше".
"7 марта. После чая начал укладывать вещи. Обедал с мама и поиграл с
ней в безик".
- Спал долго и крепко! Оказывается, Миша отрекся. Оказывается, читал о
Цезаре. И, тем не менее, даже читая Цезаря, через пять дней после отречения
играл с мамашей в карты. В самом деле, невозмутимость исключительная!
Недаром кто-то из приближенных определяет отречение Николая:
"Отрекся, как командование эскадроном сдал".
Конечно, полуторастамиллионная страна всегда была для Николая только
огромным, молчаливым, послушным эскадроном, где всегда повиновались
всадники, и безысходно молчали лошади. Но расставание с властью было для
царя не таким простым, каким оно кажется внешне.
В Николае Романове надо понимать его замкнутость и апатичность
характера, не всегда прикрывавшие апатичность ума и воли. Очень часто под
бесцветными изъявлениями у Романова весьма энергично шевелились чувства,
диктовавшие немаловажные поступки, направленные к сохранению себя и власти
своего класса.
Дворянство и придворные совершенно зря рисуют своего вождя в последние
минуты его царствования, как унылого кретина, непротивленца, безропотно
сдавшего свой режим по первому требованию революции.
Нельзя сказать, чтобы ближайшие друзья, неразлучные с Николаем,
смягчали события или придавали им какой-нибудь преходящий, незначительный
смысл. Любимец и собутыльник царя, адмирал Нилов говорил и повторял свою
обычную фразу:
- Все будем висеть на фонарях! У нас такая будет революция, какой еще
нигде не было!
Николай в февральские дни особенно часто слышал от своего приближенного
эти совершенно недвусмысленные и, как мы знаем, пророческие слова.
Другие придворные, штабные генералы, наконец, важнейший и
авторитетнейший советник императора - сама царица, - все в один голос
подчеркивали грозное значение надвигавшихся событий и неумолимость народа к
династии в случае ее падения.
В условиях военных неудач, при определенных признаках разложения армии
на фронте, наконец, после смерти Распутина, в лице которого царская семья
убежденно видела свою существенную опору, - при всем этом упавший дух царя
должен был бы подсказать ему большие политические уступки.
На самом деле этого не было.
Царь Николай хорошо и твердо запомнил наставления отца и уроки
воспитателя своего, Победоносцева, умного и выдержанного идеолога
самодержавия.
Он понимал и логикой и нутром, что режим может держаться только
прежним, единственным, испытанным средством: террором, полицейским зажимом,
системой неограниченной дворянской диктатуры, не разбавленной никакими
парламентскими лимонадами.
Первые же телеграммы в ставку из столицы, говорящие о волнениях в