"Ирвин Шоу. Тогда нас было трое" - читать интересную книгу автора

что когда-нибудь, когда он станет старше и вернется мыслями к этому лету,
он подумает: "Ах, как это было хорошо - быть молодым!". У него была
завидная способность в одно и то же время радоваться чему-то с
непосредственностью юности и с меланхолической рефлексией старости, и Берт
как-то сказал ему не то в шутку, не то всерьез: "Мэнни, я тебе завидую. У
тебя редкий дар: быть и одновременно тосковать, потому что это уходит. У
тебя под каждый вексель двойное обеспечение".
У этого дара была и своя оборотная сторона. Расставаться с местами,
которые он полюбил, было для Мэнни тяжелым испытанием. Любой отъезд, любое
прощание он переживал вдвойне, потому что старик, который путешествовал
внутри него, каждый раз грустно шептал: этого больше никогда не будет.
Но прощание с этим долгим, затянувшимся до октября, летом, было
особенно трудным - труднее всех расставаний и отъездов, какие Мэнни
помнил. Он чувствовал, что пришли последние дни последнего настоящего
праздника в его жизни. Поездка в Европу - подарок родителей по случаю
окончания колледжа; теперь он возвращается, и вот они на причале - у них
доброжелательно-требовательные лица, они ожидают, что он начнет свою
трудовую деятельность, они спрашивают, что он намерен делать, они
предлагают ему должности и советы, они заботливо и неумолимо надевают на
него ошейник рассудительности и ответственности - этих неизбежных
спутников зрелости. Отныне ему предстоит каждый год, давясь в спешке,
проглатывать кусочек лета, тщательно отмеренный в беспросветности конторы.
Последние дни твоей юности, сказал ему старик внутри, последние семь суток
- и причал.
Мэнни повернулся и посмотрел на спящего Приятеля. Берт спал спокойно,
вытянувшись на спине, а из-под одеяла торчал, как перпендикуляр, его
длинный и тонкий обгорелый нос. "И этого больше не будет", - подумал
Мэнни. Стоит надвинуться причалу, и они никогда не будут так близки. Так
близки, как у моря на скалах в Сицилии, как в те дни, когда они
карабкались по залитым солнцем развалинам Пестума или гонялись за двумя
английскими девчонками по всем ночным кабакам Рима. Никогда они не будут
так близки, как в дождливый полдень во Флоренции, когда они оба впервые
заговорили с Мартой. Никогда не будут так близки, как во время долгого
путешествия по Лигурийскому побережью, когда они втроем, с трудом
втиснувшись в крохотную открытую машину, мчались навстречу ветру к
границе, останавливаясь, когда вздумается, чтобы выпить белого вина или
окунуться в одной из крошечных купален на побережье, где радужные флажки
плещутся на горячем ветру средиземноморского полдня. Так близки, как в тот
день, когда, склонившись над пивом в баре при казино в Жуан-ле-Пен,
парашютист таинственно посвящал их в свою беспроигрышную систему. Как на
рассвете, под бледно-лиловым небом, когда они, веселые и довольные,
возвращались в свой отель после очередной победы, а Марта клевала носом,
сидя между ними на сиденье. Так близки, как в ослепительный полдень в
Барселоне, когда; прикрывая глаза от палящего солнца, они сидели на
трибуне высоко над ареной, потели и неистовствовали, а внизу матадор
совершал круг почета, подняв над головой бычьи уши, и вокруг него падали
на песок цветы и мехи с вином. Никогда не будут так близки, как в
Саламанке, и в Мадриде, и на дороге через горячую, соломенного цвета
пустыню по пути во Францию, когда рот обжигал сладкий и крепкий испанский
бренди, а они все пытались вспомнить мелодию, под которую танцевали в