"Рене Шатобриан. Ренэ " - читать интересную книгу автора

воскликнул:
- Счастливые дикари! О, отчего я не могу наслаждаться миром, никогда
вас не покидающим! В то время как я, извлекши так мало пользы, об'езжал
столько стран, вы, сидя спокойно под вашими дубами, предоставляли дни
мирному течению, не считая их. Ваш разум ограничивался вашими потребностями,
и вы лучше меня исполнялись мудрости, как дитя, живущее среди игр и сна.
Если меланхолия, порождаемая избытком счастья, иногда и касалась вашей души,
вы скоро сбрасывали с себя эту мимолетную грусть, и ваш взгляд, поднятый к
Здесь голос Ренэ снова замер, и молодой человек опустил голову на
грудь. Шактас протянул руку во мрак и, взяв своего сына за руку, сказал ему
растроганным голосом:
- Сын мой! Дорогой сын мой!
При этих словах брат Амели пришел в себя и, устыдясь своего волнения,
попросил отца извинить его. Тогда старый дикарь сказал:
- Мой юный друг, порывы такого сердца, как твое, не могут быть всегда
одинаковы: сдерживай только свой характер, уже причинивший тебе столько зла.
Если все житейское заставляет тебя страдать больше всякого другого, то не
надо этому удивляться: большая душа должна вмещать в себе больше страдания,
чем мелкая. Продолжай свой рассказ. Ты описал нам одну часть Европы,
познакомь же нас и с другой. Ты знаешь, что я видел Францию; ты знаешь,
какие узы связывают меня с ней: мне хотелось бы услышать о великом вожде
{Людовик XIV} , которого уже нет на земле и замечательную хижину которого я
посетил. Дитя мое, я живу лишь памятью. Старик со своими воспоминаниями
похож на дряхлый дуб наших лесов: этот дуб уже не украшается собственной
листвой, но покрывает иногда свою наготу другими растениями, выросшими на
его старых ветвях.
Брат Амели, успокоенный этими словами, продолжал рассказывать историю
своего сердца. - Увы, отец мой, я не могу ничего сказать тебе об этом
великом веке, так как видел в своем детстве только конец его, и его уже не
было, когда я вернулся на родину. Никогда не совершалось более поразительной
и внезапной перемены в народе. От высоты духовности, от почитания религии и
от строгости нравов все внезапно обратилось к извивам ума, к безбожию и
распущенности.
Поэтому я совершенно тщетно надеялся найти на своей родине нечто, что
бы успокоило ту тревогу, тот пыл желания, которые всюду преследовали меня.
Знакомство с миром ничему не научило меня, а между тем, я уже утратил
сладость неведения.
Моя сестра, ведя себя необ'яснимо для меня, казалось, находила
удовольствие в том, чтобы увеличивать мою грусть; она уехала из Парижа за
несколько дней до моего приезда. Я написал ей, что намерен поехать к ней;
она поспешила мне ответить, чтобы отвлечь меня от этого плана под предлогом,
что ей еще неизвестно, куда она отправится оттуда по делам. Какие грустные и
горькие размышления о дружбе приходили тогда мне на ум: присутствие
охлаждает ее, отсутствие - уничтожает, она не может устоять перед несчастьем
и еще менее перед благополучием!
Вскоре я очутился более одиноким на моей родине, чем был на чужбине. Я
захотел на некоторое время броситься в мир, ничего мне не говоривший и не
понимавший меня. Душа моя, еще не опороченная ни одной страстью, искала
предмета, к которому бы могла привязаться; но я заметил, что давал больше,
чем получал. От меня не требовали ни возвышенных речей, ни глубокого