"Александр Шаров. Маленькие становятся большими (Друзья мои коммунары)" - читать интересную книгу автора

прямо, не виляй, Сережка.
- Струк газету снимет.
Сергей на минутку поднял голову и продолжал читать:
- "...Есть контры, которые срывают карту побед Красной Армии и нашу
боевую стенгазету, а некоторые девочки молятся по дортуарам за старорежимных
беляков..."
- Вот еще! Все девчонки! - снова перебил Политнога.
- Не все. Есть же голь перекатная: Сонька, Лена, Жека Рябова из второго
дортуара. Если бы не революция, им в горничные идти, в гувернантки, в ту же
лакейскую. Можешь ты понять, Политнога?

Очень поздно. Косоротов переписывает стенгазету, наклонив большую
голову, шевеля губами и иногда поглядывая на меня светлыми, необыкновенно
беспомощными глазами. Мне хочется спать, но я стараюсь держать глаза
открытыми, даже придерживаю веки пальцами, и задаю вопрос за вопросом.
- Тебе сколько лет, Косорот?
- Десять.
- Ты почему хромаешь?
- Ранили в семнадцатом. Отцу обед носил на Пресню - там ранили. И
теперь болит... А у тебя есть кто?
- Мать... Только она в армии, за комиссара, два года не видел ее. И еще
Яков Александрович - он тоже в армию ушел. И Ласька...
- Брат? - спрашивает Косорот, тщательно выводя кисточкой синие буквы
заголовка.
- Товарищ! - отвечаю я и засыпаю.

...Мы проснулись от оглушительного звонка и все вчетвером побежали
умываться.
Когда вернулись, в спальне стояли Струков, Варвара Альбертовна и две
девочки. Вздернув подбородок и гордо откинув голову, они старались не
глядеть в нашу сторону.
- Чья постель? - спросила Варвара Альбертовна.
- М-моя, - заикаясь, отозвался Косорот.
- Откройте форточку, товарищ Струков, я вынуждена просить об этом. У
девочек разболятся головки. Как это ужасно, что им приходится узнавать
изнанку жизни; да и я не привыкла дышать миазмами. Может быть, вы объясните,
воспитанник Косоротов, почему у вас мокрая простыня? Или это не нуждается в
объяснениях? Что же вы молчите? Почему вам изменил дар слова? В стенгазете
вы изъяснялись довольно бойко.
- Постель была сухая, - с трудом выговорил Косорот; у него дрожали губы
и на глазах выступили слезы.
- Ах, так? - переспросила Варвара Альбертовна, наклоняя голову и
вытягивая шею, будто без этих приемов невозможно разглядеть столь
незначительное существо, как Косорот. - Но ваше утверждение - нонсенс.
Мокрый предмет становится сухим без посторонней помощи, но сухой не может
превратиться в мокрый. Это понимают и мои девочки, хотя им не приходилось
спускаться по черной лестнице жизни. С фактами принято считаться, мосье
Косоротов!
- Ты ему не мосьекай, гадюка, он не моська! - сдавленным голосом
перебил Мотька Политнога, сжав кулаки и шагнув к Варваре Альбертовне.