"Алейхем Шолом. С ярмарки (с предисловиями автора и критиков)" - читать интересную книгу автора

ти. "Переяслав-место, где можно заработать",-говорили между собой взрос-
лые, а малыши прислушивались к ним. И хоть мало понимали, но все же
чувствовали, что Переяслав - что-то замечательное. Это их радовало, и в
то же время им было жалко расставаться с маленьким местечком, где они
провели лучшие детские годы, золотую пору своей юности.
"Что будет,-думал маленький Шолом,-со старой воронковской синагогой,
когда все евреи разъедутся? Кто займет их места у восточной стены? А го-
ра по ту сторону синагоги,-что с ней станется? А лавки? А клад?.. Неужто
пропадет такое добро, уготованное для евреев, лежащее столько лет глубо-
ко в земле? Неужто все это сгинет, пойдет прахом?"
Как ни остерегались в доме говорить "о таких вещах" при детях, они
все же снова и снова улавливали: "Перемена места-перемена счастья...",
"Доходы падают..." Почему, когда меняешь место-меняется счастье, что та-
кое, собственно, "доходы" и как они "падают",-детвора плохо понимала. Но
по выражению лиц взрослых ребята догадывались, что за этим кроется
что-то серьезное... Постоянно тихий, печальный Нохум Вевиков стал еще
тише, еще печальнее. Вечно согнутый, он теперь еще больше согнулся. На
высоком, белом лбу стало больше морщин. Он запирался вдвоем со своим
младшим братом, дядей Нислом, курил папиросу за папиросой и все о чем-то
советовался, шушукался с ним. В последнюю зиму Рабиновичи перестали
приглашать весь город на проводы субботы. В праздник торы и на исходе
кущей, правда, еще гуляли, дядя Нисл еще менялся со становым шапками и
как будто даже танцевал с ним на крыше,-но это был уже не тот праздник и
не та пляска. Даже тетя Годл и та стала сдержанней, менее ядовитой...
Вся семья как-то развинтилась. Одна лишь бабушка Минда держалась стойко,
как дуб. Та же чистота и опрятность, тот же порядок как всегда. Но суб-
ботние сладости были уже как будто не те: яблочки - подмороженные и за-
лежавшиеся, а иногда чуть подгнившие, орехи подточенные, а в винных яго-
дах завелись черви... Молилась и совершала богослужения бабушка Минда,
как и прежде: по своему большому опрятному молитвеннику, со смаком, во
весь голос, как мужчина, громко разговаривала с творцом вселенной. Но
даже молитва казалась уже иной. В семье что-то творилось, у Рабиновичей
на душе была какая-то тайна.
Так тянулось всю зиму, пока, наконец, нарыв не вскрылся: истина
всплыла, как масло на воде, и весь город узнал тайну-компаньон Нохума
Вевикова по аренде вконец разорил его или, попросту говоря, обокрал да к
тому же перебил у него аренду. Это был красноносый человек, никогда не
вылезавший из полушубка. Звали его Гершл, но так как он произносил вмес-
то буквы "ш"-"с", то его прозвали "Герсл". Тут весь город завопил:
- Реб Нохум, что молчите вы, почему не тащите его к раввину на тре-
тейский суд?
Но когда дело дошло до раввина и до третейского суда, этот "Герсл"
расхохотался всем в лицо и так грубо выругался да еще с присвистом, что
даже повторить неловко...
- И что только этот мерзавец себе не позволяет!-возмущался дядя Нисл,
размахивая руками и затягиваясь своей неимоверно толстой папиросой.- Не
будь мое имя Нисл,-клялся он,-если я этого негодяя, гультяя, этого шепе-
лявого грубияна не запрячу в острог по меньшей мере на двадцать пять
лет.
- Какой там "острог", какие "двадцать пять лет"!-охлаждал его старший