"Александр Шалимов. Зеленые дьяволы сельвы" - читать интересную книгу автора

- Хорошо... Пусть пока будет по-вашему. Но вы тоже подумайте, пастор.
Обстоятельства могут измениться, и тогда...
- Вот тогда мы и продолжим разговор.
- Если не будет поздно.
- Все в руках господа, Тун.
- Разумеется. Однако господь любит, когда ему помогают... - Сказав это,
Тун подумал, что пастор может обидеться. Пастор, однако, не выразил
недовольства. Он лишь покачал головой, усмехнулся и, приподняв жалюзи,
высунулся в окно. Несколько раз втянув носом воздух, он сообщил, что рыба
дожаривается, и пригласил Туна разделить с ним трапезу.

Большой белый катер Арчибальда Кроу пришвартовывался у деревянного
причала в устье Утаяли вскоре после полудня, когда солнце еще находилось в
самом зените. Кроу в элегантном белом костюме, белых туфлях и белом
тропическом шлеме первым шагнул на причал, небрежно кивнул низко
склонившемуся Лопесу и внимательно оглядел берег. На обширной расчищенной
площадке под могучими густолиственными фикусами, веерными равеналами и
цветущими цезальпиниями[1] лежали аккуратные штабеля темных стволов со
свежеснятой корой. Невдалеке, в густых зарослях, надрывно гудел трактор.
Подъехал тяжело нагруженный лесовоз, и двое полуобнаженных рабочих возле
небольшого подъемного крана торопливо принялись за разгрузку.
У причала работа, кажется, спорилась... Кроу подумал, что вчерашний
"втык" образумил Лопеса.
Обернувшись к своему спутнику, который неторопливо вылезал из рубки,
придерживаясь за высокий борт катера, Кроу бросил:
- Сегодня тут порядок, Хьюго... Может, и зря привез вас?
Спутник Кроу молча пожал мощными плечами. Это был крупный, широкоплечий
мужчина, массивного телосложения, в больших темных очках, закрывавших
половину лица. Его голова была непокрыта, жидковатые светлые волосы гладко
зачесаны назад, высокий медно-красный от загара лоб наискось, от виска к
виску, пересекала темная лента шрама. Выгоревшая безрукавка защитного цвета
и короткие шорты, так же как и непокрытая голова, свидетельствовали о давней
привычке к экваториальному солнцу. Во всей его массивной фигуре,
неторопливых движениях, мускулатуре спортсмена-тяжеловеса, на обнаженных
руках и ногах, в тяжелом, почти квадратном подбородке и презрительно
опущенных углах тонких губ было что-то от центурионов Древнего Рима, что-то
надменно-угрожающее, внушавшее одновременно и уважение, и страх, и
неизбежность безусловного повиновения.
Кроу подумал об этом и где-то в глубине снова шевельнулась противная
мысль, которой он старательно избегал, что ему как раз и недостает той
убежденности в собственном превосходстве и неоспоримости права поступать
по-своему, которой наделен Хьюго. Взгляд Кроу, обращенный к "вернейшему,
незаменимому и пожизненному", как было написано в завещании отца, "помощнику
и другу семьи", выразил сложные чувства. Промелькнули, быстро сменяя друг
друга, восхищение, зависть, тревога, брезгливость, сомнение... Видимо
сосредоточившись на последнем, Кроу нахмурился и поспешил отвернуться.
Лопес украдкой переводил настороженный взгляд с лица босса на
выраставшую над причалом массивную фигуру Одноглазого.
Прозвище Одноглазый давно и прочно прилипло к Хьюго, после того как
девочка-индеанка в одном из борделей Манауса выколола ему левый глаз шипом