"Варлам Шаламов. 'Как мало изменилась Расея' (Из записок о Достоевском)" - читать интересную книгу автора

летает по улицам, не такое уж преувеличение для Западной и для Восточной
Сибири. В перелетах гусь - легкая дичь, небо покрыто птицей, и охотнику
остается только стрелять. Да что перелет, глухари перебегают дорогу-шоссе,
главную трассу, попадают под машины. Конвой, который вез наш этап, питался
глухарями. Остановит машину, выстрелит из винтовки, отвернет голову, чтоб на
остановке зажарить его прямо в перьях в костре, обмазав глиной. Жир не
вытекает. Лопнет глиняная корочка - поели, и можно опять гнать этап. Так
было в нашем этапе в августе 1937-го года. Что же говорить, что было в
Сибири Западной, да еще 100 лет назад.

Омск

Омская классическая арестантская транзитка - санпропускник военный
необычайной производительности, быстрого обслуживания - души, души. Для
солдат по два, для арестантов по десяти человек на душ - я при своем высоком
росте никак не проигрываю, в бане не слежу, чтобы меня обделили водой, чтоб
только кусочек мыла из рук не вырвали. Но Сибирь далеко еще от Колымы,
кусочек мыла здесь суют в руку, как рекруту. Омск - это город Достоевского,
город его каторги, а в наше время лучший санпропускник, лучше бутырского,
лучше магаданского, первая и последняя точки нашего вагонного пути. От Омска
после Достоевского никто ничего и не ждет, кроме каторги, и действительно
обслуживание в Омске образцовое. Уже к обеду мы, прошедшие душ, строились,
но, как ни налажено солдатское колесо, арестантский путь все же труднее,
медленнее. Мы сидим, лежим, вернее, под скудным омским солнцем в яснейший из
ясных, ясный день. Редкое солнце указывает, как много мы сидели в тюрьме,
как плохо нас кормили и как долго длится наш вагонный путь. Хлеба по пути
купить нельзя, деньги у нас отобраны при отъезде из Бутырки и навсегда
исчезли, списанные с наших счетов, - как, кому это все досталось,
какому-нибудь клубу НКВД списано - этого мы никогда не узнаем. Но подкожная
клетчатка, жировая прослойка давно исчезла - в очереди сидят скелеты,
раскрытые рубашки показывают белеющую мертвую кожу, которую слабое омское
солнце не в силах согреть и обжечь.
Наш этап - три тысячи человек из московских тюрем отбывают с Красной
Пресни - новой, любимой Сталиным тюрьмы - в начале июля 1937го года, точно
не помню, а помню, что осужден 3 июня Особым совещанием под
председательством Ежова на 5 лет концентрационных лагерей с отбыванием срока
на Колыме и лишением права переписки. Большой протокол <спущен> для нашего
брата.
На прииск "Партизан" Северного горного управления нас привезли 20
августа. Но до этого была пересылка в Магадане, текли дожди круглые сутки.
Холодные тучи опоясали скалы - бредовый сон, из которого мы и не пытались
вырваться, чтобы не встретиться с явью еще хуже - трое суток работы на
трассе в бухте Веселой, бесконечные трудности, когда не знаешь, что лучше:
ходить на работу, ползти на работу или лежать под окриками и толчками. Я
ходил.
Вот в этом промежутке вагонном - 9 августа нас выгрузили из вагонов во
Владивостоке и ночи две томили за проволокой зоны, которая <была> расчерчена
для тогдашнего транзита. Значит, Омск был где-то между 1-м июля и 20-м
августа. Дорога пароходом - лучший, оптимальный вариант. Пять дней у нас не
было ни шторма, ни ошибок в курсе, ни бунтов. Еще бы, троцкисты - это овцы,