"Варлам Шаламов. Вишера" - читать интересную книгу автора

- никто и никогда не считал, что Сталин и советская власть - одно и то же.
Как же мне себя вести в лагере? Как поступать, кого слушать, кого любить и
кого ненавидеть? А любить и ненавидеть я готов был всей своей юношеской еще
душой. Со школьной скамьи я мечтал о самопожертвовании, уверен был, что
душевных сил моих хватит на большие дела. Скрытое от народа завещание Ленина
казалось мне достойным приложением моих сил. Конечно, я был еще слепым
щенком тогда. Но я не боялся жизни и смело вступил с ней в борьбу в той
форме, в какой боролись с жизнью и за жизнь герои моих детских и юношеских
лет - все русские революционеры.
Я считал себя приобщенным к их наследию, готов был доказать это. Но в
глубине души я тосковал по товарищу, по человеку, по единомышленнику,
которого я обязательно встречу на жизненной дороге, в самых глухих углах
жизни, примеру которого буду следовать. Человек, у которого я буду учиться
жить.
Увы, все оказалось гораздо страшнее. Мой лагерный приговор был первым
по тем временам. Мне предстояло сойти в ад, как Орфею, - с сомнительной
надеждой на возвращение, с "амальгамированным" клеймом. Пришлось поступать
по догадке: что достойно? Что недостойно? Что мне можно и чего мне нельзя?
Этого я не знал, а жизнь ставила передо мной один за другим вопросы,
требовавшие немедленного разрешения.
За протест против избиений я простоял голым на cнегу долгое время. Был
ли такой протест нужным, необходимым, полезным? Для крепости моей души --
бесспорно. Для опыта поведения - бесспорно. Не уважать такой поступок
нельзя, наверное. Но тогда я об этом не думал. Это было импровизацией. И в
дальнейшем я решал для себя, что, поскольку я в лагере один из двухтысячного
тогдашнего населения, я должен себя вести по правилам элементарным, не
забираясь в тонкость политики и не выступая с "анализами" и декларациями.
Я установил для себя несколько обязательных правил поведения. Прежде
всего: я не должен ничего просить у начальства и работать на той работе, на
какую меня поставят, если эта работа достаточно чиста морально. Я не должен
искать ничьей помощи - ни материальной, ни нравственной. Я не должен быть
доносчиком, стукачом.
Я должен быть правдив - в тех случаях, когда правда, а не ложь идет на
пользу другому человеку.
Я должен быть одинаков со всеми - высшими и низшими. И личное
знакомство с начальником не должно быть для меня дороже знакомства с
последним доходягой.
Я не должен ничего и никого бояться. Страх - позорное, растлевающее
качество, унижающее человека.
Я никого не прошу мне верить, и сам не верю никому.
В остальном - полагаться на собственную интуицию, на совесть.
Так я начал жить в лагере, все время думая о том, что я здесь - от
имени тех людей, которые посланы сейчас в тюрьмы, ссылки, лагеря. Но это я
должен только думать про себя, помнить, что каждый мой поступок и друзьями,
и врагами будет оценен именно с этой, политической, стороны.
Быть революционером - значит прежде всего быть честным человеком.
Просто, но как трудно.
* ЛАЗАРСОН
Осенью двадцать девятого года я в компании Ангельского, бывшего
офицера, бежавшего из Перми как раз в этот самый рейс, плыл из Вижаихи в