Глава 15

В субботу я проснулся рано и примерно час торчал в Интернете, просматривая свою почту, оплачивая счета и вычисляя, какой урон нанес разгром в квартире моему бюджету. Не поленился также посмотреть, когда последний раз англичане выступали на крикетном турнире в Южной Африке. Оставшуюся часть утра провел за разбором и подготовкой бумаг к процессу. Содержание многих из них я успел выучить наизусть, но попались один или два новых документа, которые я тщательно просмотрел.

После еще нескольких грозных запросов банк наконец-то представил данные по счетам Милли Барлоу, и я довольно долго изучал их. Получалось, что да, действительно, Милли регулярно получала пополнения на свой счет, помимо зарплаты, которую перечисляли из ветеринарной больницы. А судя по данным по Скоту Барлоу, выходило, что деньги поступали не от него или, по крайней мере, не с его банковского счета.

Сами суммы были не так уде и велики, несколько сот фунтов ежемесячно, и, согласно документам, выданным банком, кто-то начал помогать Милли финансово за полтора года до ее смерти. Прежде этой информации у нас не было.

Я вспомнил день, когда мы с Брюсом заходили в дом Скота Барлоу, где познакомились с родителями девушки. Неужели все же они посылали дочери деньги? Как знать… Их дешевая, плохо сидящая одежда, простые манеры и прочее вовсе еще не означали, что свободных денег у них не было. Возможно, чета Барлоу отличалась особой бережливостью, а это, как известно, не преступление.

Скот же меж тем, можно сказать, процветал. Большое спасибо, а то мы без вас не знали. Почти все поступления были от «Уэзербис», администрации скачек, они выплачивали зарплаты и премиальные не только жокеям, но и владельцам лошадей и тренерам. Было у него на счету и несколько других поступлений, но суммы незначительные.

Скот занимал верхнюю строчку в рейтинге среди наездников-профессионалов и зарабатывал соответственно своему статусу. Словом, ничего необычного или подозрительного я в его счетах не обнаружил.

С Брюсом Лайдженом мы встретились в субботу днем, еще раз проанализировали все материалы прокуратуры, и оба довольно мрачно смотрели на перспективы дела. Но это только на первый взгляд. Да, конечно, материалы, собранные стороной обвинения, просто подавляли, однако чем дольше я смотрел на них, тем больше верил, что у нас все же есть шанс. Все улики косвенные. Ни одного твердого, неоспоримого доказательства в деле, что наш клиент когда-либо заходил в коттедж «Жимолость» и уж тем более — убивал владельца этого самого коттеджа.

— Однако все свидетельства показывают, — заметил Брюс, — что тот, кто убил Барлоу, использовал в качестве орудия преступления вилы Митчелла. Мало того, на ногах у него были сапоги Митчелла, а также именно он, по всей вероятности, перегнал машину Митчелла с места преступления. И, наконец, — особо подчеркнул он, — имел доступ к корешкам от платежных чеков Митчелла.

— Но это вовсе не означает, что убил именно Митчелл, — возразил ему я.

— А что бы ты подумал, будучи членом жюри присяжных? — спросил он. — Особенно с учетом того факта, что Митчелл ненавидел Барлоу. Все об этом знали. Люди часто слышали, как Митчелл угрожал убить Барлоу именно таким способом.

— Именно поэтому мы с самого начала должны оспорить утверждения стороны обвинения, доказать, что Митчеллу отвечать не за что. Что дело против него сфабриковано, — сказал я. — Если все эти материалы дойдут до жюри, мы в полной заднице.

В воскресенье я сел в поезд и отправился к отцу на ленч, в маленькое его бунгало на окраине деревни Кингс-Саттон. Он заехал за мной на станцию в стареньком своем «Морисе Майноре». Он очень любил эту малолитражку, и не было для него занятия слаще, чем поднять горбатый капот и часами копаться в древнем моторе.

— Все еще бегает, как молодая, верно? — заметил я, когда машина резво, без всякого напряга, поднялась по холму от станции.

— Лучше не бывает, — ответил он. — Вот одометр3 только что наладил. Работает как часы.

Я перегнулся через сиденье и увидел, что скорость составляет двадцать две мили.

—Сколько раз уже чинил? — спросил я.

—Точно не помню, — ответил отец. — Раза три-четыре как минимум.

Машина была единственной радостью его жизни, он был «женат» на ней дольше, чем на маме, и в «браке» этом было больше страсти.

То была первая машина, за руль которой я сел. Уверен, Совет по охране здоровья и безопасности граждан никогда бы не одобрил этого поступка, но до сих пор помню, как радостно было мне' сидеть на коленях отца и крутить баранку, причем я был еще в том нежном возрасте, когда ноги не достают до педалей. Удивительно, подумал вдруг я, почему мне захотелось стать жокеем, а не автогонщиком.

Одометр —в просторечии счетчик, прибор для измерения количества оборотов колеса.

Каменное бунгало отца угнездилось в тупике, 253 на самом краю деревни, в окружении шести таких же бунгало, почти ничем не отличавшихся друг от друга по дизайну. В доме было четыре спальни, хотя снаружи он казался небольшим; одну, самую маленькую комнату превратили в кабинет, где все полки были заставлены книгами по юриспруденции и инструкциями по эксплуатации «Мориса Майнора».

Поскольку отец после смерти Анжелы крайне редко навещал меня в Лондоне, мне приходилось ездить к нему сюда, в Кингс-Саттон, за последние три года я навещал его раз шесть или пять. Надо признать, мы с отцом никогда не были особенно близки, даже когда я был совсем маленьким. Думаю, мы любили друг друга несколько по-другому, чем свойственно большинству детей и родителей; и, наверное, мне будет не хватать его после смерти, если, конечно, Джулиан Трент не разделается со мной первым. Но настоящей близости и особых, теплых родственных отношений не существовало между нами никогда.

Впрочем, в это воскресенье я прекрасно провел с ним время. Сидел в гостиной, с аппетитом поедая ростбиф, йоркширский пудинг и четыре вида разных овощей — словом, вкусный и сытный ленч, приготовленный отцом.

— Да, это было нечто, — сказал я, откладывая вилку и нож. — Вот уж не ожидал, что ты так хорошо готовишь.

— Тебе надо бы почаще приезжать, — с улыбкой заметил он.

За ленчем мы не обсуждали ни дела Митчелла, ни какие-либо другие судебные дела. Думаю, что, в конечном счете, он был все же рад, что я стал барристером, но за долгие годы мы успели наговорить друг другу столько гадостей, обсуждая мою профессию, что теперь оба сожалели об этом. И никогда не заводили разговора о моей работе и карьере.

— Сделаешь мне одно одолжение? — спросил я отца уже за кофе.

— Смотря какое одолжение, — ответил он.

— Сможешь уехать отсюда на пару недель?

— Это еще зачем? — спросил он.

Как мог я объяснить, что это необходимо для его же безопасности? Разве мог я сказать отцу, что его используют как рычаг давления на меня? Чтоб вынудить сделать то, чего я не хотел.

— Просто хочу устроить тебе хорошие каникулы, — ответил я.

— С чего это вдруг? — подозрительно спросил он. — И потом, куда я поеду?

— Да куда захочешь, — ответил я.

— Но я не хочу никуда ехать, — проворчал он. — Если и впрямь собираешься сделать мне подарок, лучше дай денег. И я перекрашу рамы окон, ставни и водосточные желоба.

— Будет безопасней, если ты уедешь, — выдавил я.

— Безопасней? — удивился он. — Это почему?

И мне пришлось объяснить, что кое-какие люди пытаются повлиять на исход процесса, заставить меня сделать то, что я не мог и не хотел.

— Ты должен пойти в полинию и все им рассказать.

— Знаю, — ответил я. — Так и сделаю. Но позже. А пока будет лучше, если эти самые люди не будут знать, где ты находишься.

—Не смеши меня, мальчик, — сказал он, подпустив в голос командные нотки. — Кому, черт по– 285 бери, есть дело до того, где я живу?

Я достал из кармана снимок, протянул ему. На нем отец в зеленом джемпере с дыркой на локте стоял у двери в дом.

Он долго изучал снимок, затем поднял на меня глаза.

—Хочешь сказать, это их рук дело? — спросил он. Я кивнул.

— Прислали в прошлом ноябре. Помнишь, я звонил и спрашивал тебя про дырку на локте?

— Припоминаю, — пробормотал он, продолжая разглядывать снимок.

— Ну и вот, я просто не хочу, чтоб эти люди приезжали сюда и беспокоили тебя снова, — сказал я. Мне не хотелось представлять всю эту историю в трагическом свете и пугать его.

—Но зачем это им? — продолжал недоумевать он.

—Да затем, — я выдавил смешок, — затем, что у меня нет ни малейшего намерения делать то, что они от меня требуют.