"Карен Георгиевич Шахназаров. Курьер " - читать интересную книгу автора

розовый язык вывалился из полураскрытой пасти и повис в воздухе над нашими
головами. Я поднял руку, чтобы дотронуться до него.
- Не надо, - тихо сказала Катя.
- Что? - не понял я.
- Не трогай его. - Она посмотрела на медведя. - Пускай спит.
Той ночью мне было очень плохо. Проклятое виски нанесло чувствительный
урон. Домой я пришел поздно, но мама, конечно, не спала. Не сказав ни слова
упрека, она помогла мне раздеться и уложила спать. Сперва я, кажется,
действительно заснул, но ненадолго. Меня мутило. Кое-как добравшись до окна,
я открыл его настежь и, по пояс высунувшись наружу, стал жадно вдыхать
холодный воздух. Опять пришла мама и, вернув меня в постель, присела рядом.
Она приложила ладонь к моему лбу, и постепенно я забылся в дремучем полусне.
Мне приснился золотой дракон с голубыми глазами. Сосед Никифоров в
черном смокинге, без головного убора и даже без головы. Трамвай, в котором я
ехал по незнакомому городу. А в трамвае сидели четыре женщины в римских
тогах. На коленях они держали позолоченные клетки. В клетках сидели рыжие
коты. Женщины и коты с любопытством наблюдали за мной. Вагоновожатый все
время выбегал из своей кабины и кричал страшным голосом: "Я же просил вас не
мяукать!" - хотя никто и не мяукал. В растерянности от таких беспочвенных
обвинений рыжие коты только лапами разводили, а римлянки молча выбрасывали
клетки в окно. Но стоило вагоновожатому исчезнуть, как клетки снова
появлялись у них на коленях. Так продолжалось до тех пор, пока не пришел
профессор Кузнецов. Он сказал: "Прошу встать. Идет директор главка". Но это
было уже не в трамвае, а в нашей редакции. Там ко мне подошел Макаров, снял
с головы шляпу с кроликом и велел: "Двигай к Кузнецову, герцог". А я сказал:
"Да вот же он!" - и показал на профессора. Но Макаров смотреть не стал и
сказал мне: "Это не он, это тень от дверной ручки". Я тотчас поверил этому и
взялся за профессора, как за ручку, и дверь действительно открылась, и я
очутился на лестничной клетке. В руках у меня было мусорное ведро, а в нем
старые ботинки и кусок шведского мыла. Почему шведского, не знаю, на нем
написано не было. Я направлялся к мусоропроводу, но вдруг меня как будто
что-то стукнуло в спину. Я обернулся и увидел Воробьева. Он приоткрыл дверь
соседней квартиры и, улыбаясь, смотрел на меня через узкую щель. Из головы у
него росла ветка сирени, а изо рта торчали огромные желтые клыки. Он
подмигнул мне и захлопнул дверь. Но дверь оказалась хрустальной и с
мелодичным звоном рассыпалась на куски. За нею открылся бронзовый бюст моего
отца. Он спросил меня: "Как дела, старина?" Я ответил: "Все в порядке,
папа".
Мы сидели с Катей на диване в ее комнате. Между нами стояла ваза,
полная грецких орехов, которые я колол щипцами и делил поровну между собой и
Катей. Мы уже успели сходить в кино; потом Катя пригласила меня к себе. Я
сперва отказался, опасаясь встречи с ее отцом и бабкой. Но Катя все же
уговорила меня.
- Отец что? Работает? - поинтересовался я между прочим.
- Угу, - кивнула Катя. - Работает. Пишет чего-то...
- Охота ему целый день за столом сидеть?! - удивился я. - Пошел бы
лучше в футбол погонял.
Катя засмеялась.
- Представляю своего папу играющим в футбол, - сказала она.
Я тоже улыбнулся.