"Стреляешь в брата — убиваешь себя" - читать интересную книгу автора (Михайлов Максим)

Окрестности Доньи Вакуфа. Андрей

Серые сумерки, постепенно поднимаясь из низин, цепляясь за корни искривленных древесных стволов, неспешно разливаясь из темных прогалин, полностью затопили шумящую молодой листвой рощу перед бункером и уже исподтишка подкрадывались к специально вырубленной полосе безопасности. Андрей мечтательно провожал умирающий день, удобно облокотившись на гладко отполированное ложе пулеметного приклада. Пулемет был заслуженным ветераном многих боев, но до сих пор исправно стрелял, грохоча и сотрясаясь всем металлическим телом от выплескиваемой на врагов свинцовой ярости. Старый обшарпанный «Дегтярь» бережно хранившийся в партизанском схроне еще со времен прошлой большой войны. В детстве Андрей видел точно такой же в историческом музее, но тот пулемет был мертвый, будто забальзамированная мумия, а от этого ощутимо веяло надежной дремлющей силой и мощью, недвусмысленной угрозой и предостережением любому врагу. Этот был жив, да еще как жив, так жив, что вполне мог отправить на тот свет не один десяток мусульман и уже не раз доказывал это, когда взбесившиеся от призывов муллы, обкурившиеся анаши «турки» дуром перли на их позиции в лобовую атаку.

Аспирант уже многое успел повидать на этой войне, хотя воевал фактически всего месяц с небольшим. Но если учесть, что из этого времени почти пятнадцать дней он провел на самом что ни на есть настоящем переднем крае и успел уже пережить и лобовую атаку, и ночную вылазку мусульман, да и сам поучаствовал в довольно бестолково организованном, что называется "на хапок" налете на передовой положай противника, то вовсе неудивительно, что сам он уже считал себя весьма бывалым много повидавшим бойцом. Дежурившие с ним на позиции четники лишь посмеивались втихую над его самоуверенностью, но разубеждать парня не спешили. В конце концов, пусть лучше недотепа-историк будет чересчур уверен в себе и своих силах, чем наоборот начнет шарахаться от собственной тени.

Попасть в состав четы Драгана Орича новоявленному добровольцу не составило никакого труда. Воевода четников к тому времени уже достаточно много пообщался с русскими, успел их серьезно зауважать, за бесшабашную лихость и горячее желание драться с врагом, с лихвой компенсирующее порой недостающее умение. Потому, когда перед ним предстал еще один представитель братского народа, то, несмотря на не слишком презентабельный внешний вид очередного волонтера, Орич, не раздумывая, зачислил его в состав интервентного взвода состоявшего практически из одних русских. Все формальности удалось быстро уладить и уже к вечеру, Андрей стал полноправным бойцом Войска Республики Сербской с зачислением на все виды довольствия. Весьма гордый происшедшими событиями аспирант получил на оружейном складе четы раздолбанный автомат Калашникова югославского производства с вытертым до блеска стволом и нещадно исцарапанным прикладом и под руководством сразу взявшего над новичком шефство Мыколы до глубокой ночи приводил его в порядок, очищая от вековой грязи. Немного портило настроение новоиспеченного боевика только отсутствие Милицы. Девушка с ними в Доньи Вакуф не поехала, оставшись в селе для организации похорон, но должна была вскоре вернуться к своим военным обязанностям. Как уже успел заметить Андрей, четники особо не утруждали себя различными военными формальностями, требующими неукоснительного присутствия в расположении четы. Если кому-то необходим был по какой-либо причине отпуск, то вопрос легко решался с воеводой, потому численный состав отряда, как правило, сильно плавал, меняясь день ото дня.

Их чета держала довольно протяженный участок фронта за Доньи Вакуфом. Сплошной линии обороны к удивлению немного понимавшего в тактике и стратегии аспиранта создано не было. Просто имелись несколько укрепленных бункеров, в которых посменно дежурили четники. Бункера отстояли друг от друга порой на расстояние в две-три сотни метров, что делало линию обороны довольно прозрачной и легко проницаемой для диверсионных групп, чем обе стороны постоянно пользовались, устраивая неожиданные налеты на врагов. Мусульманские позиции находились меньше чем в километре перед ними. В пулеметную амбразуру Андрей мог отлично видеть расположенный почти напротив мусульманский бункер. Для точного огня дальность была великовата, но иногда, под настроение, или со скуки вполне можно было пострелять по мусликам. Те с удовольствием отвечали и иногда подобные бестолковые перестрелки, в ходе которых убить или ранить кого-то можно было лишь случайно, затягивались на час и более. Зато они, хотя бы слегка разнообразили безнадежную рутину дежурства.

Очень скоро Андрей к своему неудовольствию обнаружил, что война это вовсе не лихие рейды и атаки с горами трупов и реками вражеской крови, а вот такие вот тоскливые дежурства, отсутствие элементарных удобств и полнейшая бытовая неустроенность. Война становилась будничным и весьма трудоемким делом. Оказалось, что дежурство на положае, это не расстрел из пулемета волнами накатывающихся на бункер мусульман, а в первую очередь рутинные походы далеко вниз к ручью за водой, по узким невесть кем натоптанным тропам, столь же трудное карабканье обратно с булькающим термосом за плечами, оскальзываясь, цепляясь за режущую руки траву и ветки редкого кустарника. О том, что на тропках вполне могут оказаться мины старались просто не думать, ни о каком инженерном обеспечении не могло быть и речи, ближайшие настоящие саперы находились в Доньи Вакуфе и работы у них хватало. Потому ежедневная инженерная разведка сводилась лишь к визуальному осмотру ближних подступов к положаю. Потом еще было изнуряющее копание стрелковых щелей рядом с бункером, набивка заново слежавшихся и уменьшившихся в размерах брустверов из мешков с песком, постановка под покровом ночи, чтобы не засекли с той стороны «турки» своих минных заграждений и сигналок. Рвущие нервы ночные дежурства у пулемета, когда до рези в глазах вглядываешься в чернильную темноту ночи за амбразурой и уже совершенно ясно видишь крадущихся с ножами в зубах «турок», а когда дрожащими от волнения и страха руками все-таки выпускаешь осветительную ракету и все пространство перед положаем заливается неестественным белым светом, вдруг оказывается, что там никого нет. А из угла с грубо сколоченных деревянных нар, на которых дремлет напарник, доносится язвительное: "Что ученый? Не спится?"

Помнил он конечно и совсем другие дни и ночи, наполненные пронзительным свистом пуль и дикими воплями: "Алла! Алла!", те растянувшиеся на годы обычной жизни минуты и часы, когда раскаленный ствол автомата обжигал случайно прикоснувшуюся к нему руку, а приклад яростно бухал раз за разом по итак вдребезги разбитому плечу, когда во рту стоял соленый привкус крови, а внутри все замирало от страха и ярости. На второй день пребывания их группы на положае мусульмане толи в очередной раз обкурившись анаши, толи просто решив проверить новую смену на прочность, атаковали их на рассвете практически без всякой подготовки непонятно на что рассчитывая. Дрожа от волнения и предвкушения драки, Андрей вслед за остальными вылетел из бункера, плюхнувшись в недорытую траншею и лихорадочно передергивая отчего-то неподдающийся автоматный затвор. Черт, в самый неподходящий момент заклинило, похоже, перекосило патрон. Вот невезуха ведь еще вчера все было абсолютно нормально, а теперь, когда впервые действительно необходимо стрелять случился такой обидный казус. Он уже извернулся, изогнувшись всем телом, чтобы в лежачем положении от души врезать по рукояти затворной рамы ногой, от кого-то слышал краем уха, что такой нехитрый прием хорошо помогает. Но с улыбкой наблюдавший за его эволюциями доброволец из Пензы по имени Денис, одним коротким движением перехватил его автомат за цевье и, ничего не говоря, отщелкнул не снятый предохранитель. Андрей почувствовал, как невольная краска стыда заливает его лицо, а щеки и кончики ушей просто пылают.

Денис, как ни в чем не бывало, отвернулся и принялся увлеченно выцеливать кого-то, больше не обращая на новичка никакого внимания. Однако даже в его напряженной позе Андрею чудилась глумливая издевательская улыбка. Стыд сам собой перешел в ярость и гнев, направленный на столь не вовремя посмевших атаковать их позицию мусульман. Андрей впервые в жизни почувствовал горячее желание кого-то убить. Он припал щекой к автоматному прикладу. Сквозь прорезь прицела бегущие где-то далеко в полный рост, одетые в черные комбинезоны фигурки были похожи на мультяшные, казались совсем не страшными и вряд ли в полном смысле этого слова живыми. Совсем не люди — просто мишени! Затаив дыхание, он нажал на спуск. Автомат грохнул короткой очередью, чувствительно наподдав ему прикладом. Пули взбили фонтанчики пыли на равном расстоянии между двумя наступающими мусликами. Те не обратили на обстрел никакого внимания. Зато Денис, вновь перекатившись к Андрею, положил руку на его автомат.

— Одиночными лучше бей, так точнее выйдет, — коротко посоветовал он. — И не стреляй пока, пусть подойдут поближе. Сейчас только патроны потратишь…

Андрею ничего не оставалось, как подчиниться. Потом он просто лежал, наблюдая за тем, как мусульмане приближаются к их несерьезной траншее. Страха не было вовсе, все происходящее казалось какой-то нелепой детской игрой. Он даже попытался искусственно вызвать в душе хоть малейшее волнение, убеждая себя, что все это по-настоящему, что его действительно могут убить или ранить наступающие враги. Получалось плохо, мозг просто отказывался верить в подобную возможность. А когда, наконец, из бункера хлестнул по приблизившейся метров на триста цепи пулеметный огонь, и тела мусульман начали суетливо рассыпаться в стороны, ломаясь в поясе, навзничь валясь в густую траву, он и вовсе ощутил небывалый прилив азарта и, забыв о наставлениях Дениса, рубанул по врагу длинной, целиком ушедшей в небо очередью. Остальные добровольцы тоже с увлечением опустошали магазины своих автоматов. Опомнившийся Андрей все же перекинул предохранитель в крайнее нижнее положение и, тщательно совместив мушку с бегущей прямо на него фигуркой, нажал на спуск. Пуля взрыла землю далеко позади муслика и аспирант изменил точку прицеливания, теперь он целился мусульманину не в грудь, а куда-то в колени. Мучительно долгий выдох, плавное медленное нажатие на спусковой крючок… Есть! Муслик на бегу будто наткнулся на невидимую стену и, с размаху врезавшись в нее, отлетел, приземлившись на задницу. Пуля, должно быть, попала ему куда-то в живот, потому что он не упал, а так и остался сидеть, судорожно прижимая к животу руки и будто китайский болванчик мотая из стороны в сторону головой. Андрей тщательно прицелился в него, чтобы добить, но к раненому подбежали еще двое и, подхватив под руки, волоком потащили прочь. Разволновавшись оттого, что подстреленный им враг вот-вот может уйти, Андрей в быстром темпе сделал с десяток выстрелов вдогон, но так ни разу и не попал. Бой затихал, муслики отходили, унося убитых и раненых, огрызаясь автоматным огнем. Пули вовсе не страшно жужжа и посвистывая, проносились где-то над головой аспиранта, ничуть его не пугая.

Для Андрея это был первый бой, и он хорошо запомнил чувство глубокого разочарования и недоумения охватившее его после того, как бали, унося убитых и раненых, откатились назад. Он интуитивно ожидал чего-то гораздо большего от этого события, чего-то значительного, меняющего и его самого и мир вокруг. Ничего подобного мир остался тем же самым, также медленно, как и обычно, из-за горизонта всплыло теплое весеннее солнце, так же заиграла, отражая его лучи серебристыми бриллиантами мелкой росы, трава, так же робко чирикнула в роще неведомая лесная птаха и более длинной трелью отозвалась ей другая. Решительно ничего не изменилось. И он сам был совершенно прежним, так же хотелось есть, так же чесались и слезились воспаленные от недосыпа глаза. Ничего не поменялось вокруг… Он с досадой вспомнил слова покойного ныне профессора, о каком-то особом понимании жизни, какой-то особой мужественности доступной лишь настоящим участникам боев, и якобы ставившей их на голову выше не воевавших сверстников. Все оказалось неправдой, и если так, значит, тот полузабытый афганец из беззаботной студенческой жизни вовсе ни в чем таком не превосходил его, а Светка была просто дурой…

— И вот это-то и есть война? Только и всего? — он не смог скрыть своего разочарования.

Ответом ему стал громовой гогот остальных добровольцев, дежуривших в тот день на положае.

— Погоди еще… Нахлебаешься, успеешь… — сотрясаясь от хохота и едва переводя дыхание, заверил его Денис.

Он как в воду глядел, этот молчаливый парень, ровесник Андрея, в свои двадцать с небольшим лет уже успевший послужить в десантных войсках и принять участие в Карабахской бойне и Приднестровской войне. Настоящую войну с липким одуряющим страхом, что ледяной судорогой сводит мышцы лишая тебя возможности хоть что-то предпринять для своего спасения, аспирант увидел той же ночью. Видимо очухавшись после бросившей в безрассудную атаку травы, посчитав убитых и раненых, осознав какие понесли потери, мусульмане преисполнились праведного негодования и злобы на неверных. Кровь погибших в утреннем бою взывала к скорейшему отмщению. Так по-крайней мере рассудили впоследствии между собою добровольцы, за истинность их догадок, понятно, никто поручиться не мог. Отомстить муслики решили, аккуратно вырезав ночную смену охранников бункера и наставив мин на подходе к укреплению, чтобы прибывшие узнать, что случилось с их товарищами, сербы напоролись на возникшее за ночь минное поле. Из подобных мелких операций, называемых здесь акциями, и состояла в основном вся война.

Мусликам практически удалась их задумка, все получилось бы как надо, если бы опьяненный несказанной удачей, позволившей миновав минные заграждения и ловушки приблизиться вплотную к бункеру, шедший впереди мусульманин, не зацепил в темноте растянутую на ночь между колышками на входе в бункер веревку с привязанными к ней пустыми жестянками из-под консервов. Нехитрая полевая сигнализация не подвела, забренчав не хуже тревожной сирены. Дежуривший у пулемета Мыкола тут же выпустил прямо в бойницу осветительную ракету и призрачный мертвенно-белый свет «люстры» выхватил из темноты полусогнутые фигуры крадущихся мусульман.

— Тревога, братцы! Тревога! — взревел запорожец, нажимая на спуск пулемета.

Поняв, что окончательно обнаружены, бали рванулись на приступ, их положение все еще оставалось выигрышным, шедшие первыми находились в каких-нибудь трех-четырех метрах от входа в бункер и не преминули этим воспользоваться, с криком "Аллах акбар!" бросившись в атаку. Совершенно случайно, как это часто бывает на войне, ситуацию вытащил Денис. Неожиданно проснувшись среди ночи от грохота стрельбы и диких воплей, бывший десантник среагировал молниеносно, выпустив длинную очередь от живота по возникшим в проеме входа темным фигурам. Дульное пламя на мгновение высветило искаженные яростью лица атакующих, припавшего к пулемету Мыколу, еще одного парня по прозвищу Косяк, судорожно рвущего предохранитель автомата… А потом грохнул взрыв, осколки с визгом царапнули стены бункера и, завывая рикошетами ушли в небо, ударная волна разметала столпившихся возле узкого входа мусликов, тяжелой оплеухой врезалась в лицо ничего не понимающего спросонок Андрея, сбивая его с ног. Пуля Дениса всего на долю секунды опередила готовившегося метнуть гранату внутрь бункера мусулика, заставив его выронить гремучую смерть под ноги себе и подбежавшим товарищам. Взрыв дал добровольцам секундную передышку.

— Наружу! Быстрей! — орал в темноте Денис, подгоняя добровольцев. — Еще одна граната и амбец всем четверым!

Оглушенный, ничего не соображающий Андрей инстинктивно подчинился повелительному крику более опытного товарища и, путаясь в перевернутых ящиках, разбросанном снаряжении, каких-то деревянных обломках, рванул к чуть светлевшему на фоне кромешной темноты бункера прямоугольнику входа. Столкнулся с кем-то, зацепился за что-то автоматным ремнем, отчаянно дернул оружие на себя, вызвав взрыв свирепой матерщины и получив довольно увесистую затрещину… и, наконец, все же вывалился в кисло пахнущую горелым тротилом ночь.

— На, сука! На! Подыхай! — выл за его спиной сыпящий горохом длинных пулеметных очередей запорожец.

— Алла! Алла! — надрывались в ответ муслики.

Вскоре замолотили пулеметно-автоматным огнем где-то справа, потом в басовитую мелодию включился левый бункер, гулко ухнул далеко сзади миномет. Краем еще не полностью погасшего рассудка Андрей сообразил, что мусульмане ворвались на их позицию, и теперь соседи просто долбят вражеский передний край, им они помочь не в силах. Угол расположения бункеров не позволит стрелять по прорвавшимся бали, да и не станет никто этого делать из опасения зацепить своих. На подход подкрепления тоже рассчитывать не стоило, ладно бы днем, а ночью никто не рискнет сунуться сюда, когда толком не разглядеть обозначающих проходы в минных полях неприметных вешек и знаков. Нет, ночью каждый сам за себя, эту нехитрую истину ему втолковали в первый же день пребывания на положае. Так что выкручиваться придется, полагаясь лишь на свои силы.

Выскочив из бункера, Андрей осмотрелся по сторонам, темнота вокруг была расцвечена огненными цветками дульного пламени автоматов, рассечена яркими мячиками трассеров, гремела на все лады стрельбой и криками сражающихся, стонами и проклятиями раненых. Где были свои, где чужие понять было абсолютно невозможно и от этого делалось еще страшнее, казалось, что мусульмане повсюду, окружили их бункер, смяли сопротивление защитников, и лишь по какому-то дикому недоразумению он сам еще не убит, но эту незначительную ошибку воины Аллаха вот-вот исправят. Он оглянулся в поисках того, кто вместе с ним протискивался в узкую щель входа в бункер, Андрей так и не понял, кто из добровольцев это был, хотя вариантов, прямо скажем, было не так уж и много. Этот человек не мог успеть отбежать далеко, ведь всего секунду назад он был совсем рядом, однако никого вокруг Андрею заметить не удалось.

— Эй! — неуверенно позвал он в полголоса. — Эй, кто-нибудь!

Ночь в ответ издевательски хохотала ему в лицо свистом пуль и грохотом выстрелов. Андрей совершенно растерялся даже отдаленно не представляя где свои, где чужие и что же собственно теперь ему делать. Он поднял автомат и прицелился в беспорядочно мерцающие вдалеке вспышки, совсем рядом тоже что-то происходило, кто-то с треском продирался через кусты, кто-то палил в темноту, но аспирант не был до конца уверен, что это именно мусульмане, а не так же как и он покинувшие бункер добровольцы. Однако бездействовать и дальше он просто уже не мог, чувствуя, как его вот-вот с головой захлестнет нарастающая внутри паника. Решив выбрать из двух зол меньшее, он все же нажал на спуск, автомат громыхнул, короткой очередью, дружески трепыхнувшись в руках, будто ободряя и напоминая, вот он я, здесь, если что, спасу и помогу. Андрей действительно приободрился, ощутив спокойную уверенность оружия, и более осмысленно прицелился, ловя на мушку беспорядочно вспыхивающие перед бункером четырехлучевые звезды огня вражеских автоматов.

Выстрелить второй раз ему не дали. В уши ударил сумасшедший, полный страха и ярости визг и на него буквально свалилось чье-то гибкое мускулистое тело. Автомат отлетел в сторону, а чужие пальцы уже сомкнулись на горле, сдавливая шею, мешая дышать. В лицо отвратительно, до рвотного спазма, ударило зловонное дыхание врага. Андрей яростно извивался пытаясь ударить муслика в пах, молотя его кулаками по ребрам и спине, но тот будто не чувствуя боли все сжимал и сжимал руки, лишая добровольца столь необходимого сейчас воздуха и продолжая отчаянно верещать что-то вовсе бессмысленное и даже отдаленно не напоминающее звуки которые способно издавать человеческое горло. Воздуха не хватало, перед глазами вспыхнули и замерцали радужные круги, с треском вспухали и лопались ярким огнем сверхновые, вселенная вертелась, разбрасывая во все стороны белые росчерки звезд и галактик. В пронзительном визге муслика прорезались торжествующие нотки. Андрей понял, что умирает, и от этой мысли уже готовые поддаться и ослабеть мышцы отчаянно забились сами собой, пытаясь сбросить ненавистного врага. "Нож, — вдруг холодно и отстраненно подумал он. — На поясе нож, нужно только суметь дотянуться". Пальцы левой руки царапнули ремень, зашарили по боку и, наконец, наткнулись на шершавую, обтянутую тонкой кожаной полоской, чтобы не выскользнула из ладони, рукоять. Осторожно, чтобы не дай бог не заметил, не почувствовал движения оседлавший его муслик, Андрей отстегнул прихватывающий рукоять к ножнам ремешок и потянул нож из кожаного плена. Клинок скользнул ему в ладонь легко и привычно, будто сам мечтал поскорее оказаться в руке у хозяина. Сознание уже уплывало, и лишь недюжинным усилием воли аспирант заставлял себя действовать. Размахнуться не получилось и он, с содроганием ожидая, что нож просто не сможет пробить закаменевшее мышцами тело врага, с силой ткнул лезвием наугад. Нож действительно на какое-то мгновение уперся в преграду, а потом с хрустом разорвав ткань куртки муслика, неожиданно легко вошел в тело. На мгновение наступила тишина, мусульманин прекратил визжать, еще не осознавая, что же произошло, и откуда взялась огнем пронзившая живот боль. Андрей испугался, что его удар не причинил противнику достаточного вреда и тут же вновь всадил в него нож. На этот раз вышло не так удачно, лезвие лишь скользнуло по ребру, едва не вырвавшись из руки. После этой неудачи сознание полностью покинуло Андрея, мозг целиком затопил страх, ужас перед неминуемой гибелью, звериное желание жить любой ценой, несмотря ни на что. Потом он не раз пытался мысленно воспроизвести картину дальнейшей схватки, но, ни разу ничего путного из этого не вышло. Память сохранила лишь отдельные, будто выхваченные яркой вспышкой, куски. Вот он поудобнее перехватив рукоять, раз за разом тычет ножом под ребра сидящему на нем муслику, давление на горло уже ослабло и он может немного дышать, уши глушит полный звериной ярости крик. Кто это кричит? Неужели человеческое существо может так кричать? В следующий момент он уже лежит верхом на противнике, изо всех сил прижимая к земле его бьющееся тело, раз за разом всаживая нож во что-то мягкое, он не видит во что, некогда посмотреть, надо плотнее придавить норовящего выскользнуть из-под него врага. Вот, кажется, он перестал дергаться. Андрей поднимает голову, чтобы взглянуть в лицо поверженного муслима, но в этот момент живущая отдельной от всего тела, своей собственной жизнью рука наносит удар ножом тому в горло. Густо пахнущая обжигающе горячая кровь брызжет прямо в лицо, в жадно хватающий воздух рот. Он давится ей, еле сдерживая рвоту. Потом все вокруг начинает кружиться с бешеной скоростью, мусульманин кривит разбитые губы в злорадной улыбке и подмигивает вытекшим глазом. Андрей смутно вспоминает угодивший во что-то противно липкое и лопнувшее от нажима палец. Дальше наступает полная темнота…

Пришел в себя он уже в бункере. Все вокруг будто подернули туманной пленкой, размытые контуры, приглушенные звуки голосов, сосущая пустота в животе… Откуда-то выплывает оскаленное лицо Дениса… Нет это не оскал, это такая истерическая улыбка, когда губы сами собой разъезжаются до ушей и никакими усилиями не вернешь их в нормальное положение. В лицо тычется металлический ободок кружки, резко шибает в нос спиртом…

— Глотай, Аспирант. Первое дело от стресса. Глотай, ну!

Сил сопротивляться абсолютно нет, спирт пьется как вода, если не вдыхать его запах, то ни за что не уловить разницы. Но он все-таки умудряется поперхнуться, втянуть носом воздух и тут же, уронив кружку, бросается вон из бункера. Успел! Без сил упав на четвереньки Андрей мучительно выблевывает только что проглоченный спирт, желто-зеленую желчь и какую-то слизь, содрогаясь в конвульсиях и утробно рыча, от чего болезненно перехватывает раздавленное пальцами муслика горло. Из дверного проема вываливается, пошатываясь Мыкола, делает несколько нетвердых шагов, и вдруг повернувшись в сторону противника, начинает в голос орать:

— Что, пидоры, съели?! Всех раздолбаем! Всех! Кому мало, вали сюда! Всех уроем!

Он угрожающе размахивает кулаками, сыплет заведомо непонятными местным красочными матерными оборотами, распалившись, брызжет слюной. В конце концов, уже не зная, как еще выразить мусульманам обуревающие его чувства, разворачивается к ним спиной, нагибается и спускает штаны. С той стороны против обыкновения молчат, в ответ не доносится ни слова, ни выстрела.

Обессилено отвалившийся от наблеванной желчи, жадно хватающий ртом воздух Андрей с удивлением отмечает, что Мыкола материт противника на чистом русском языке, куда только подевался его демонстративный акцент и постоянно вставляемые в речь украинские словечки. "Все обман, — устало думает он. — Светловолосые и голубоглазые мусульмане, чьи дедушки и бабушки были сербами. Такими же, как те, которых они теперь убивают. Сербы, режущие мусульман и хорватов, хотя еще год назад и те и другие звали себя югославами. Притворяющийся украинцем Мыкола. Бред, сумасшествие… Ведь кровь у всех одинаково красная, я-то точно знаю это… Так почему? Зачем? Да будьте вы все прокляты с вашей национальной гордостью, тупыми амбициями и нетерпимостью…"

После столь впечатляющего рейда противника Андрею уже никогда бы не пришло в голову пренебрежительно отзываться о ведущихся здесь боевых действиях. Лишь случай уберег добровольцев от гибели, по всем прикидкам, они все четверо должны были в ту ночь погибнуть. Но судьба распорядилась иначе и трое из четверых все-таки выжили. Погиб лишь один. Мрачный и нелюдимый доброволец из Перми по прозвищу Косяк. Кличку свою он приобрел благодаря пристрастию к анаше, и она так прилипла к нему, что никто из дежуривших на положае, как ни напрягали память, так и не смогли вспомнить ни его имени, ни тем более фамилии. Ближе к обеду подкатил на грузовичке в сопровождении трех добровольцев, командир интервентного взвода. Высокий и прямой как палка одетый в безупречно чистый, выглаженный камуфляж капитан Воронцов Дмитрий Сергеевич собственной персоной. Зануда и педант, но вместе с тем человек просто исключительной храбрости и ума. Отдавший половину своей жизни служению в Советской Армии, из которой был выброшен практически без средств к существованию в связи с общим сокращением численности Вооруженных Сил. Ни правительственные награды, ни боевой опыт прошедшего Афган офицера не помогли, уж больно Воронцов оказался неудобен начальству, вовсю набивавшему карманы, распродавая по бросовым ценам военное имущество направо и налево, благо желающих прикупить чего-нибудь по дешевке у нищих защитников Родины было более чем достаточно. Помыкавшись на гражданке, Дмитрий Сергеевич быстро уяснил для себя, что для того чтобы как-то заработать себе на хлеб надо уметь что-то делать лучше, чем все остальные. Из всех доступных человеку умений Воронцов обладал в достаточной мере лишь одним — умением убивать себе подобных, потому не удивительно, что с выходом в отставку его вскоре закрутила череда малых войн, полыхнувших по окраинам бывшего Союза. Вскоре начавший карьеру вольного стрелка Дмитрий Сергеевич приобрел весьма специфическую репутацию в узком кругу профессиональных солдат удачи, так что вполне понятно, что, в конце концов, он оказался в охваченной пламенем гражданской войны бывшей республике Югославия в роли командира интервентного взвода четы Орича.

Сурово сжав губы в тонкую нитку, Воронцов выслушал сжатый доклад Мыколы об обстоятельствах ночного нападения, постоял, молча, сняв черный берет, над лежащим на плащ-палатке Косяком, хмуро катнул по щекам желваки и приказал сопровождавшим его добровольцам грузить труп мертвого товарища в кузов.

— А как же это, Дмытрыю Сергеевичу… — несмело заикнулся Мыкола. — Нам бы чэтвертого чоловика на бункер… У троем не сподручно буде…

— Сподручно буде! — зло передразнил его Воронцов. — Сами виноваты! Это надо же было так дрыхнуть, чтобы муслики на позиции оказались! Ничего, додежурите до конца недели втроем. Вы уже хорошо выспались, так что вам только на пользу пойдет, а то опухните вконец, если и дальше постольку хрючить станете. Сурки, мать вашу!

Возражать никто не решился, и командир еще что-то недовольное пробурчав на прощание, запрыгнул в кабину и дал отмашку водителю. Грузовик, натужно фыркнув глушителем, покатил прочь. А добровольцы остались понуро стоять возле бункера. Подспудно каждый ощущал в случившемся свою вину и то соображение, что он и сам вполне мог оказаться на месте невезучего Косяка, вовсе не согревало, наполняя душу смутной вроде бы беспричинной тревогой. Для Андрея это была первая в его жизни боевая потеря, но толи из-за того, что его с Косяком не связывали даже приятельские отношения, не говоря уже о дружеских, толи от того, что он и сам еще толком не отошел от пережитой недавно опасности, но ничего особенного он опять не почувствовал. Ни особой жалости, ни горечи утраты, одна лишь тупая усталость.