"Георгий Шах. Всевидящее око (Авт.сб. "И деревья, как всадники...")" - читать интересную книгу автора

знать. Теперь медлить дальше смерти подобно, над головой занесен меч
дамоклов. Никите Панину хорошо, вдруг подумал Пален завистливо, он в
первопрестольной отсидится, а будет удача - прискачет лавры пожинать.
Великий князь встретил его по своей всегдашней манере ласково,
обходительно. На вопрос, как почивал, ответил с улыбкой: "Что мне
сделается, я молод". Но глаза у него были покрасневшие, лицо бледное,
жесты нервические. По всему видно: и ждал он этого решающего разговора, и
страшился его.
Александр выслал слуг, попросил жену присмотреть, чтобы никто их не
потревожил, и провел гостя в ванную комнату. Здесь они могли говорить, не
боясь нескромного уха. Царевич усадил Палена в кресло перед туалетным
столиком, а сам сел наискосок, так, чтобы собеседник глаз его не видел.
Непрост, весьма непрост, подумал царедворец. Кажется, Лагербиерне,
шведский посол в Париже, сказал о нем: "Тонок в политике, как кончик
булавки, остер как бритва, и фальшив, как морская пена". Но ведь и мы не
дурни.
Пален начал издалека, с иностранных дел. Рассказал о вестях из Парижа:
там, похоже, смута на исходе, первый консул прибрал к рукам всю власть,
прочие два у него на положении марионеток, ходят слухи, что вот-вот
Наполеон наденет себе на голову императорскую корону.
И ввернул:
- Ваш батюшка, когда я ему о сем докладывал, изволили сказать, что-де
неважно, кто во Франции царем будет, лишь бы царь был. Весьма опасное
заблуждение. Так ведь только поощрить бунтовщиков можно. У монархического
правления два главенствующих принципа: самодержавие и легитимность.
Поставь последнюю под вопрос, и все покатится. Как в Речи Посполитой, где
в свое время додумались королей избирать на сейме.
Зная, что великий князь весьма любопытствует новостями светской жизни,
Пален отвлек его письмом из французской столицы, где рядом с политикой
живописался политес: о чем говорят в салонах Жозефины и мадам де Сталь,
какие новшества в одежде, кто нынче в моде из литераторов. Александр
заметно оживился.
Потом Пален переключился на Англию. Там Питт времени зря не теряет,
готовит супротив французов новую коалицию. И сколотит. Правда, в Австрии и
Пруссии побаиваются Боунапарте, но британское золото, а его в казне всегда
с избытком, любой страх пересилит. В Россию же теперь путь ему заказан. С
тех пор, как император вдруг воспылал симпатией к французам, торговля у
нас пришла в полный упадок, сильный английский флот не дает купцам носа
высунуть из Балтики. Да и как иначе, если казацкие полки получили приказ
идти в Индию, а англичане за эту свою жемчужину зубами драться будут.
Торговый люд у нас весьма раздражен, да и дворянство, привыкшее получать
свой доход от продажи леса, пеньки, смолы и прочего добра, явно копит
злобу. Бывший английский посол Уитворт через верного человека дал понять,
что Лондон не поскупится, если Россия отвернется от Парижа.
В этом месте Пален понизил голос и опасливо оглянулся: с тех пор, как
Уитворт был выслан из России, даже упоминание его имени приравнивалось к
государственному преступлению.
- А что в Берлине? - спросил царевич.
- Наш посланник, барон Криднер, пишет, что там все ждут перемен в
Петербурге.