"Михаил Шабалин. Ведьмак Антон" - читать интересную книгу автора

Антон закрыл глаза, и мысли, скомканные, словно простыни,
заполнили сознание. Работа... При мысли о ней у Антона даже скулы
свело. День за днем он разрабатывал фрагменты электронных схем в НИИ,
не видя, порой даже не зная, частью какого устройства станет блок,
прошедший через его руки. Можно было бы выкарабкаться наверх: самому
решать, что делать. Всего-то и нужно - защитить диссертацию. И сразу -
свобода выбора, уйма времени, зарплата в три раза больше! Это же можно
бросить подрабатывать дворником, перестать разгружать баржи. И
уважение! Не просто инженер, - тьфу! Мальчик на побегушках! - а
кандидат тех наук. Тех или этих... Не важно, каких... Четыре с
половиной сотни вынь да положь! И перестанет пилить, Клавдия, и быстро
дадут квартиру, значит, можно будет уехать из теткиной... Господи... и
всего-навсего полторы сотни страниц машинописного текста. Пусть на
особой бумаге, пусть с импортной копиркой, пусть совершенно
бессмысленного, но ведь всего сто пятьдесят страниц... или три года.
Быстрее не написать. А где их взять? И не окажутся ли эти три года
работы над диссертацией самой злой формой ожидания? Этакой дорогой
даже без борща в алюминиевых бадейках?
Антонова воля давно и безнадежно заблудилась в трех соснах выбора.
Да и чего греха таить, не был уверен Антон, что получится у него с
диссертацией. Не хватало в нем чего-то. Бывает же, что нет у человека
музыкального слуха... Не слышит же, например, Клавдия в картинах,
которые он рисует, звук. Тетка ее не слышит. Не услышал и
искусствовед, приглашенный на первую и единственную выставку Антона.
"Бред! Бред!.." - отмахивался он от попыток объяснить ему особенности
этих картин. А картины, между тем, Антон писал удивительные. Если
всмотреться в них, "войти", как говорил сам Антон, то в какой-то
момент возникал шорох листьев, если Антон написал, например, рощу,
пели птицы. Или плескала вода. Если Антон писал девушку, то
смотревшему слышались слова любви.
Антон лежал, прислушиваясь к своему телу. Пульсировала кровь в
висках. С каким-то странным, лишним звуком стучало сердце. И вместе с
тем - ощущение какой-то странной легкости. Это чувство возникало у
Антона от лунного света. Оно было похоже на ощущение солнечного света.
Только лунный, в отличие от солнечного, не припечатывал, а наоборот,
придавал легкость. Как хорошо было бы сейчас встать, зажечь на кухне
свет, достать этюдник и сесть за незаконченную картину. Но проснется
тетка, станет ходить и едва слышно ворчать: "Опять малевать сел...
Одно токо и знат, что малевать..." Для тетки Антон не был ни мужиком,
ни кормильцем. Так, тень лишь одна от мужика. Ее можно было понять.
Всеми шестьюдесятью годами вольной деревенской жизни, всем смыслом
своего существования отрицала она нищенское городское прозябание,
бессмысленное и бездеятельное. И муж племянницы представлялся ей одним
из тех мужиков, которых в деревне называют "малахольными" - с
развали-двором, с огородом, поросшим бурьяном, с вечно ни до чего не
доходящими руками.
Вновь навалились мысли 6 работе, и сердце затравленно трепыхнулось
в тесной грудной клетке. Закрутил головой Антон, прогоняя муторные
мысли. Даже замычал слегка, чтобы отпугнуть их звуком голоса. Ничего
не помогало. Тогда он встал, подошел к окну и отодвинул занавеску.