"Алексей Степанович Сергеев. Стерегущий " - читать интересную книгу автора

вторую семью, и Феозва Никитична, одиноко жившая на своей даче в
Ораниенбауме, были одинаково рады тому, что Володя и Саша опять будут
вместе.
Дмитрий Иванович так трогательно заботился о старшем сыне, что Сергеев
перед отплытием на Дальний Восток особенно остро ощутил отсутствие родной
семьи и снова стал думать о близких людях, ушедших из жизни навсегда.
Особенно часто он вспоминал бабушку. Должно быть, это были отзвуки на
впечатления, полученные в последние дни пребывания в отчем доме...
Страницы альбома подходили к концу. Сергеев видел себя уже офицером
русского флота, но вот снова встретился маленький снимок веселого мальчугана
в матросском костюмчике.
Отец, мать и он должны были ехать тогда в Архангельск. Папу переводили
на новую службу. А с неделю назад над бабушкиным балконом поселились
какие-то незнакомые, чистые, как мечты, птицы. Бабушка сказала, что они,
наверное, летят с севера, может быть из того же Архангельска, что им нужно
набраться сил для дальнего заморского пути, и кормила их, насыпая крупу и
крошки на дощечку, специально прибитую для этого под окном. Когда на дощечке
было пусто, птицы стучали клювиками в стекла окна, а иногда влетали на
балкон и проносились через него с требовательным чириканьем.
Каждый день водила бабушка Сашутку в лес. Густая тень лежала на
тропинке, на мягкой, в осеннем цветении траве. Солнце с трудом пробивалось в
гущу, высвечивая листья лип и кленов. Упрямо поднимались кверху, расправляя
могучие кроны, дубы и вязы, тополя и яворы. По-солдатски надежно
загораживали вход в чащу вытянувшиеся во фронт сосны.
Бабушка знала в лесу все: и куда лучше идти и как называются различные
травы, цветы, деревья...
В лесу они собирали сосновые шишки, и бабушка учила:
- Эти не бери, старые, пустые. Люди тоже есть такие. Живут, живут и не
знают, для чего живут, для чего жили. Брось, брось, видишь пустая,
прошлогодняя, семена из нее уже повысыпались.
Бабушка пренебрежительно отбрасывала в сторону не понравившуюся ей
шелуху, и сама легко наклонялась, быстро собирая плотные, коричневые шишки.
- Эти хорошие. Видишь, семян сколько. Высокие сосны из них повырастут,
как раз для мачт. А пока подрастать станут, будут шуметь, шептаться промеж
себя о своем, о заветном, и не вспомнят, что ходили тут бабушка с внуком, и
не загрустят, не поплачут, что обоих давно уж на свете нет. А придет время,
и самих их срубят и мачтами на кораблях поставят. Всколыхнутся около них
белые паруса, вздутые ветром, и помчат сосны корабль в сторону чужедальнюю,
тоскуя о земле родной, навеки покинутой...
Последний раз приезжал Саша Сергеев погостить туда уже из корпуса. Все
лето жил, как в чудесном сне, но перед самым отъездом в Питер простудился на
рыбной ловле. Доктор сказал, что ехать пока и думать нельзя. Захолодало
сразу же после успения. Ранняя осень давала переменчивые дождливые дни. То
надвигались тучи, и лил густой теплый дождик, то они проплывали к морю, и
небо делалось ясно-синим, словно летом. Днем через белые пушистые облака не
раз и не два проглядывало солнце, освещая далекие горизонты, омытые дождем
кусты и деревья, наново зеленевшие невспаханные поля и вытоптанный луг. К
покрову снова приехал доктор, осмотрел Сашу, разрешил ехать. Остался
ужинать. Пил с дедушкой ром и вспоминал с ним парусный флот, жалея об
уходящей его красоте. Дедушка, грозно поглядывая на Сашу, говорил: