"Сергей Николаевич Сергеев-Ценский. Искать, всегда искать! (Эпопея "Преображение России" - 16)" - читать интересную книгу автора

драв керосином придумали железные печки топить: намачивали кирпич керосином,
клали в печку и поджигали. Очень горело хорошо, и долго, целый час, и
комната нагревалась, и чайник можно было вскипятить...
Таня говорила это очень спеша, потому что уже миновали набережную,
оставалось только пройти небольшой переулок, между тем ей все казалось, что
она недостаточно подготовила Даутова, который почти совсем не изменился за
эти долгие двенадцать лет, к неожиданной их встрече с матерью, ставшей
гораздо более, чем тогда, изнуренной, совершенно почти невесомой. Таня
сравнивала мать со всеми встречающимися ей теперь женщинами и не находила ни
одного лица, столь же истощенного. Даутов же шел, внимательно склонив к ней
голову (на целую голову был он выше ее), и когда она замечала, что он
иногда, мельком улыбнувшись, захватывает и вбирает губы, это уж не нравилось
ей, как прежде.
- Вот сюда! - торжественно и несколько боязливо, пропуская его на
лестницу дома (они жили на втором этаже), сказала она.
- А-а! - протянул он недоуменно. - И потом дальше куда же?
- А дальше - к нам, вот куда. - И очень легко, ненужно-поспешно,
волнуясь, взбежала она по каменной лестнице с выбитыми ступенями, а когда
подводила его к своей двери, чувствовала, как вдруг тесно и беспокойно стало
сердцу.
Она отворила дверь с размаху и крикнула:
- Мама!.. Вот он!.. Я его нашла!
Она хотела было предупредить мать как-то иначе, во всяком случае
вполголоса или даже шепотом, а вышло крикливо, и тут же за нею входил
Даутов, и она почти видела, что под тонкой розовой, узенькими клеточками,
кофточкой матери забилось сердце гораздо громче и трепетней, чем у нее.
Глаза матери, от худобы лица очень большие, сделались сразу еще больше,
все лицо - одни глаза, и, остановившись на лице Даутова, так и не сходили
они с него долго, очень долго, может быть с полминуты.
И вдруг мать сказала как-то придушенно, с каким-то пришепетыванием, и
волнующим и жалким:
- Как... как ваша фамилия?
Даутов стоял не в тени, - он был еще довольно хорошо освещен последним
предсумеречным светом, и Таня любовалась им точно так же, как должна была в
эти долгие полминуты любоваться радостно ее мать, и не могла она понять,
зачем же мать, вместо того чтобы кинуться к нему, вскрикнув, спрашивает, как
его фамилия.
- Фамилия? - переспросил он. - Фамилия моя Патута.
Он сказал это густо, сочно, очень отчетливо.
- Па-ту-та? - повторила Серафима Петровна, как-то подстреленно
откачнувшись, и перевела глаза на Таню.
- Даутов! - вскрикнула Таня, подскочив к нему вплотную. - Даутов - ваша
фамилия!..
- Нет, Патута! - Он опять слегка улыбнулся и тут же спрятал губы.
Оглянувшись непонимающе на мать, Таня увидела, как лицо матери
перекосилось вдруг, и левой рукой она судорожно начала шарить за своей
спиной, ища спинку стула, и потом, как-то болезненно-слабо всхлипнув,
рухнула на стул.
Патута укоризненно поглядел на Таню, качнул головой и вышел.