"Сергей Николаевич Сергеев-Ценский. Искать, всегда искать! (Эпопея "Преображение России" - 16)" - читать интересную книгу автора

говорите об учителях, начальницах, классных дамах... Этого я не выношу! Я
разревусь, если услышу!
На узких кистях ее рук очень отчетливы были все мельчайшие вены, белые
хрящи, сухожилия, суставы пальцев: совершенно лишним было бы в случае нужды
просвечивать их рентгеновскими лучами. И что бы ни попадало в тончайшие эти
пальцы - цветок ли, перистый ли листок мимозы, мягкая ли, молодая,
смолистая, яркая шишечка кипариса, - они совершенно непроизвольно начинали
мять это, терзать, калечить, двигаясь при этом с удивительной быстротой;
потом отбрасывали искалеченное и хватались за что-нибудь другое, чтобы также
истерзать и бросить.
Страдальческие, с часто мигающими ресницами глаза ее были такие же
темные, как у ее дочки Тани. Только у Тани глаза были с неистощимо
разнообразным выражением: от явно лукавого до явно тоскливого; у матери ее -
только испуганные, временами даже жуткие, пожалуй. Ясно было для каждого,
что это - вконец измученная женщина. Однако говорила она очень быстро, спеша
скорее все высказать, не задумываясь над словами. Но, проговоривши так минут
десять, она бралась тонкой рукой за тонкую шею и обрывала шепотом:
- Ну вот, кончено! Больше я уж не могу: сухой фарингит!
Революционер же, товарищ Даутов, в таких случаях говорил ей густым
несомневающимся голосом:
- Переутомления учителей мы уж не допустим, шалишь! Это наследие
гнусного старого режима мы вырвем с корнем!
Чтобы тело его дышало беспрепятственно, он закатывал рукава рубахи выше
локтей и расстегивал все пуговицы на груди. Видя это в первые дни,
учительница краснела до того, что глаза ее становились рубиново-розовыми,
точно она видела грубейшую ошибку в тетради своей первой ученицы; потом она
привыкла.
Она же сама была всегда одета по-северному чопорно; однако жара ее
мучила, как воспоминание о гимназии, поэтому она не выпускала из правой руки
лакированной ручки китайского зонтика.
Иногда она как будто забывала, что она не одна: устремляя болезненно
мигающие глаза в морскую даль, она говорила матово-беззвучно:
- Вот... Итак, вот... Я сливаюсь с морем...
Даутов видел, что это она говорит не ему, не для него, что она думает
вслух.
Так как сам он мог говорить только о революции, то он стремился
разъяснить ей глупость попыток Временного правительства продолжать войну, в
то время когда солдаты стали уж настолько сознательными, что неудержимо
бегут из окопов.
Как Серафиму Петровну нельзя было увидеть без китайского зонтика, так
его нельзя было представить без газеты. Но только лишь он развертывал ее,
шурша и шелестя, чтобы прочитать вслух о том или о другом, она отшатывалась
в полнейшем испуге; глаза у нее становились страшными; она шептала:
- Нет, нет, пожалуйста, не надо! Пожалуйста, не надо!.. Я вас очень
прошу. Не надо!
И потом она прикусывала тонкую бледную нижнюю губу очень ровными,
всегда чистыми, отливавшими голубой глазурью зубами и так несколько
мгновений оскорбительно смотрела на него не мигая.
Этого он не мог понять; его смешило это... Он откидывал стриженную под
ноль, кофейную от загара голову и хохотал неподдельно; она же