"Сергей Николаевич Сергеев-Ценский. Ленин в августе 1914 года (Эпопея "Преображение России" - 12)" - читать интересную книгу автора

видела, что помощь от такого столь же сомнительна, как от Анельки. Трещина,
появившаяся в их мирной до того жизни, с каждым часом становилась все шире.
В то же время казалось неотложным начать составлять письмо Виктору
Адлеру, чтобы он оказал ничего не стоящую ему помощь, какие бы ни были у
него принципиальные разногласия с Лениным. Нашлась для этого бумага, нашелся
и карандаш, но совершенно не находилось нужных слов, и она начинала было
писать и тут же бросала.
Все-таки единственно спасительным представлялось время, которое шло:
оно приближало приход Владимира Ильича, который, быть может, отпущен и идет
со станции.
Но вот мимо прошел жандарм Матыщук, и от него Тереза, догнав его,
узнала, что Ульянов отправлен в новотаргскую тюрьму, и странно: хотя гораздо
больше было возможностей услышать именно это, чем другое, Надежда
Константиновна была поражена чрезвычайно.
Она даже довольно долго не могла понять, о чем говорит ей подошедший в
это время товарищ, бывший ссыльный, и невидяще смотрела на него
остановившимися глазами, а он говорил глухим голосом и покашливая, с
запинками и несмело:
- Стесняет меня только... одно обстоятельство: Владимир Ильич
некурящий, а я... курить научился в ссылке... Весьма зверски... притом из
трубки... И без трубки никак не могу, вот что.
С трудом усвоила наконец Надежда Константиновна, что он проникнут
глубоким почтением к ее мужу, которого там, в Новом Тарге, не постеснялись
усадить в тюрьму, и отвернулась, потому что на глаза навернулись слезы.


6

В камере № 5 не было почему-то ни стола, ни стула, и Владимир Ильич,
едва осмотревшись, сказал надзирателю Глуду по-польски:
- Я литератор, сотрудник газет, много пишу, чем и существую, а здесь
почему-то нет ни стола, ни даже табурета.
- Их вынесли для ремонта, но краска на них уже высохла. Их сейчас
внесут, пусть пан не беспокоится, - с большой учтивостью сказал Глуд, выходя
и не забывая запереть дверь.
Однако что-то долго потом не было ни надзирателя, ни стола с табуретом.
Но вот загремело в двери, она распахнулась, и ножками вперед показался
действительно пахнущий еще свежей краской желтый небольшой стол, а за ним
сам Глуд; потом появился у стола табурет, тоже окрашенный желтой охрой.
- Не хватает, значит, только чернил, пера и бумаги, - сказал Владимир
Ильич, не ожидая, впрочем, ни того, ни другого, ни третьего.
Но Глуд, как бы решив удивить его своею расторопностью, только успев
понимающе наклонить голову и проговорить: "Зараз доставлю", - исчез, и очень
скоро на столе зачернела школьного типа чернильница-непроливайка и забелел
лист бумаги.
Это не могло не показаться Владимиру Ильичу добрым знаком, и
действительно вслед за всей этой благодатью в камере появился невысокий,
слабого на вид сложения человек лет тридцати двух-трех, с косым пробором
жидких волос, с открытым белым лбом, бритый, как актер, одетый по-летнему, с
папкой в руке.