"Сергей Николаевич Сергеев-Ценский. Лютая зима (Эпопея "Преображение России" - 9)" - читать интересную книгу автора

отваживался даже и сам царь, но Баснин не захотел себя утруждать.
Подали, наконец, длиннейший воинский состав, и началась погрузка
первого эшелона. Когда же поезд двинулся и все в нем и около него почему-то
кричали "ура", Ливенцев увидел в окне офицерского вагона веселое лицо Анны
Ивановны рядом с унылым лицом Ивана Ивановича и помахал им прощально рукою.
Эшелон, в который попала десятая рота, погрузился, когда начало уже
смеркаться. Ливенцев жадно смотрел на перрон, но везде были незнакомые лица.
Крикливо бросился в глаза висевший совсем на отлете все тот же плакат:
"Молчите! Польза родины этого требует!.." И Ливенцев, мрачно поглядев в лицо
бывшего рядом Аксютина, сказал:
- Домолчались до гнуснейшей и глупейшей бойни, а пользы родине от нее
что-то не видим!
Аксютин сочувственно улыбнулся, переметнув брови; Малинка же, тоже
глядевший в окно, поднял простонародным жестом, обеими руками, шапку,
покивал немудрой головой и пробормотал жалостно:
- Прощай, город Херсон! Может, уж никогда не увижу тебя больше...
А с густо набитого людьми перрона, так же как из соседних солдатских
вагонов, доносилось замирающее "ура", и трудно было понять, зачем оно, что
именно хотели выразить люди, зажатые в вагонах, и люди, стоящие на воле,
этим воинственным криком.
Потом замелькали по сторонам вечерние лиловые, тягучие, втягивающие в
жуткую даль, в притаившуюся темень судеб еще бесснежные поля, густые,
безлюдные, совершенно безмолвные. Это удручающее безмолвие полей особенно
чувствовалось, когда солдаты переставали орать спасительные по своей
бессмысленности песни.
Еще не зажигали свечей, когда подполковник Добычин, который командовал
вторым эшелоном, - потому что Ковалевский уехал с первым, - пригласил к себе
всех офицеров эшелона.
Старик имел таинственный вид. Он чмыхнул раза три сильно нахлобученным
на усы носом, синими жесткими пальцами покрутил усы, кашлянул, потом
обратился к зауряд-прапорщику Татаринову, бывшему в дружине адъютантом и
ставшему в полку казначеем:
- Ну-ка, вскройте пакет.
Круглоликий Татаринов, подчиняясь серьезности минуты, несколько
дрогнувшими даже руками надорвал довольно объемистый широкий пакет,
снабженный все тою же весьма интригующей надписью "совершенно секретно", с
какою поступали в полк в последнее время все пакеты от высшего начальства, и
осторожно вынул пачку карт предстоявшего полку театра военных действий.
- Что, еще турецкие, или болгарские? - нетерпелива спросил Кароли. -
Вот, никогда не думал, что у нас в штабах такие ретивые топографы, накажи
меня бог!
Но Татаринов уже успел определить, что это за карты, и, глядя
остановившимися круглыми глазами в красноватые глаза Добычина, сказал
негромко:
- Буковина!
- Вот тебе на! Почему Буковина? Зачем Буковина? - удивился Ливенцев.
- Буковина и Галиция, - перебирая между тем карты, дополнил Татаринов.
- Та-ак!
Сидевший несколько согбенно, Добычин счел нужным выпрямиться, даже
приосаниться и еще раз вполне воинственным жестом оттянуть вправо и влево