"Сергей Николаевич Сергеев-Ценский. Пушки выдвигают (Эпопея "Преображение России" - 5)" - читать интересную книгу автора

заговорил старый Кун, - а кто лучше готов - вот в чем является вопрос.
- Позвольте, я не понял все-таки, против кого направлена эта статья? -
спросил одновременно и Людвига Куна, и его отца, и Тольберга художник.
- Как "против кого"? - удивился Людвиг. - Разумеется, против Австрии...
Что удалось Японии в девятьсот пятом году, то, Австрия думает, может удаться
и ей.
- Ну что вы, что вы! - заулыбался, как шутке, Сыромолотов. - Япония
была очень далеко, Австрия у нас под руками. Да со времен японской войны так
действительно много нового введено в нашей армии.
- А что, что именно введено нового? - так и вскинулся Людвиг Кун.
- Да ведь вот же вы сами сейчас читали, что нового.
- Ну, это, знаете, ведь общие фразы... Это официальная статья. А вы,
может быть, от кого-нибудь слышали из военных, что введено нового, -
скажите. Этим очень интересуются в Берлине, туда и можно бы было написать в
одну газету, а? Это большое бы имело значение: частным корреспондентам
гораздо больше там дают веры, чем вот таким, официальным. Официальные лица,
вы сами понимаете, разумеется, должны, обязаны так писать, за это они
огромное жалованье получают, а как на самом деле, если посмотреть со
стороны, а?
И Людвиг впился глазами в глаза Сыромолотова так назойливо, что тот
даже отмахнулся от него рукой, сказав при этом:
- Помилуйте, что вы, откуда же я такие тонкости могу знать!


V

Как все отмежевавшиеся от других, чтобы они как можно меньше мешали
делу, Сыромолотов начинал уже негодовать на себя за то, что остался обедать
у Кунов. Поднимать настроение вином он вообще не привык, так как этот
необходимый для него, как художника, подъем настроения обычно чувствовал
всегда: ему не случалось забывать о том, что он художник. Между тем выпитое
им у Кунов вино не обостряло его зрения, а туманило, а главное, то, что
говорилось кругом, выпадало из круга обычных его интересов. Прилежным чтецом
газет он никогда не был. На то, чтобы пробежать газету, он тратил не больше
пяти минут в день, и менее всего могли интересовать его статьи каких бы то
ни было министров.
Однако почему-то выходило так, что начинали переставляться помимо его
воли предметы в рамке той картины, какую он для себя прочертил: далеко на
задний план уходила его "натура", а на передний выдвинулся этот
инженер-электрик, с прядью белесых волос, свисающей на лоб, и с назойливыми,
тоже белесыми, глазами, молодой Кун, которому все свое внимание отдавали
другие: и Куны и Тольберги. Даже Эрна не говорила с матерью Людвига о
чем-нибудь постороннем, как это принято у женщин, когда они долго уже сидят
в обществе мужчин, а неослабно следила за разговором, затеянным Людвигом.
Вот он сказал вдруг:
- Вам, Алексей Фомич, как художнику, должны быть яснее подспудные эти,
как бы сказать, течения жизни, которые могут ведь вдруг и прорваться наружу
и, пожалуй, затопить даже, а?
- Мне? - искренне удивился Сыромолотов. - Мне, художнику, подспудное?
Нет, с подспудным я не имею дела, а только с тем, что именно не подспудно,