"Сергей Николаевич Сергеев-Ценский. Валя (Эпопея "Преображение России" - 1)" - читать интересную книгу автора

Ундина Карловна, сестра фабриканта; подрядчик же Носарев хитроумно устроил у
себя на даче плотника Увара, человека семейного и худосочного, который жил
бесплатно, работал на стороне, а смотреть и ухаживать ему было не за чем: у
Носарева домик был маленький, - всего две комнатки с кухней, - и ничего не
сажал он, чтобы не съели бродячие коровы; терпеливо ждал покупателя на землю
и в углу своего участка на еловом шесте прибил беленькую дощечку с твердой
надписью в карем обводе: "О цене узнать здесь".
Через головы этих трех дач горы и море целые дни перекликались тающими
красками: не хвастались ими и не боролись, - просто соревновались, как два
больших артиста, влюбленных в одно и то же искусство.
В лунные ночи море облаивали собаки с дач: с дачи Алимовой - пестрый
Бордюр, с дачи Шмидта - краснопегий Гектор, с дачи Носарева - серый щенок
Увара, Альбом, - все весьма неопределенных пород.
Они сходились в углах своих владений, напряженно смотрели на колдовской
золотой столб луны, переливисто погруженный в волны, и затяжно лаяли,
надсаживаясь, хрипя и двигая хвостами.
В городке, который лежал в версте от дач, влево и ниже, тоже лаяли в
такие ночи собаки, но их за перевалом было еле слышно.
Справа подошли к морю кругловерхие горы, и по ночам на сплошном
насыщенно-темном фоне их очень грустно, почему-то растерянно, как упавшее
созвездие, желтели огоньки далеких дач: пять, шесть, семь.
По ночам вообще здесь было тоскливо: горы были нелепы, мрачны и совсем
близки; море было неопределенно-огромно, черно и раз за разом шлепалось в
берег мягким животом прибоя; от этого пропадала уверенность в прочности
земли, и жизнь казалась случайной, маленькой и скромной.
Зимою здесь часто шли дожди и ползали туманы. В тихую погоду рыбаки из
городка, уходя на баркасах далеко в море, ловили белуг, и вечерами лежали на
пристани грязные многопудовые чудища, раскрывали зубатые пасти, обнажали
кровавые жабры, шевелили плавниками, пробовали буравить землю хвостом и
подбрасываться кверху и странно смотрели маленькими желтыми, чуждыми земле
глазами. А около них толпились босоногие, зашлепанные мальчишки в
подсученных штанах, два-три татарина с трубками и палками из кизиля,
скупщики-евреи: мясник Лахман и часовой мастер Скулович. Потом рыбу
взвешивали тут же на больших сенных весах, укладывали в арбу и увозили.
Раза два в неделю приставали пароходы, принимали кое-какой груз: бочки
с вином, поздние фрукты, табак и выгружали то цемент, то бакалею, то корзины
пива; гремели лебедками, кишели матросами, ревели трубами, свистели, вызывая
с берега лодки, - вообще вели себя шумно, как богатые дяди. Потом они
прощально гудели - раз, два и три, и весело дымили, уходя, пыхтя,
расталкивая небрежно волны и оставляя за собой пенистый, длинный ласточкин
хвост.
По балкам и в долине речки залегло много промышленных виноградников,
табачных плантаций и садов. Все, что производила земля, называли здесь
"доходом", а деньги - "мелочью". Летом и осенью жили шумно, нарядно и
весело, зимою - скаредно, голодно, ободранно - все, как земля.
И скучно было зимой. Забавлялись только Айзиком, круглоликим глупым
молодым евреем, блаженно сидевшим у порога то одной, то другой лавки.
- Айзик, - спрашивали у него серьезно, - коров гонял?
- Гонял, - улыбался Айзик.
- И маленьких коров гонял?