"Сергей Николаевич Сергеев-Ценский. Воспоминания (Рассказ)" - читать интересную книгу автора

и про себя думаю: "Ну, если он меня палкой ударит, я тогда или погибну, или
же я тогда на него должен кинуться". Ну тут, спасибо, жена его с дочерью
меня спасли от греха: кричат с обеих сторон ему в уши: "Ты бы сначала узнал,
а не палкой! Он, может, и не врет, а правду говорит". Старик же этот,
Ключевский профессор, как визгнет: "Бы-ыть этого не может! Врет он, мерзавец
такой!" - и тут левой рукой взмах сделал, а я, конечно, в дверь - и ходу.
Пришел я потом на почту, разноска тогда уж небольшая была, а мой Ключевский,
профессор, там. Да не так, как всегда ходил, - в штатском, а при мундире, и
орденов на себе нацеплял столько, сукна не видать, и еще не все, так
начальник почты говорил: половину все-таки дома оставил. Начальник же почты
наш, Приходько, он тоже уж пожилой был, хотя все с барышнями на улицах
провожал по вечерам, он перед ним вытянулся, а тот, Ключевский, от сильной
злости своей так что даже и слова сказать не может, а только рот раскрывает,
как сом на берегу. Я же из дверей высовываюсь, все равно наподобие чертика,
каких в прежнее время на иконах в церквах рисовали, - с хвостом, с рожками,
- высовываюсь, смотрю, что будет. Он меня и заметил, да как крикнет: "Вот
он! Держите его! Этот вот! Паршивец этот мне... осмелился... сказать сейчас,
что царь наш батюшка..." - и опять остановился и только рот открывает. А я
со своего места говорю: "Отрекся", - и опять за дверь. Приходько на меня
оглянулся, - ему: "Так и так, ваше превосходительство, сообщение такое
действительно у нас на почте получено". Ну раз уж сам начальник почты
говорит, тут уж он меня оставил, этот старик страшный, да и к нему. Как
завизжит: "Не сметь, пакостник! Не сметь такое говорить! Не сметь!" Ухватил
его за грудки и визжит. Ну, одним словом, стал он совсем не в себе, и водой
мы его потом отпаивали, и домой его повели под руки, а дома он не больше
недели пролежал, - помер. Вот как на такого человека повлияло, а назывался
"тайный советник". Что же он такое "тайное" царю мог советовать, что и царь
через такие советы погиб и сам он должен был погибнуть?!
И, говоря это, почтальон Панасюк кругло и выразительно поглядел на
старичка в очках с короткой седенькой бородкой, который подошел еще к самому
началу его рассказа, опершись на перила пристани около их скамьи,
внимательно глядел в воду и, казалось бы, не слушал совсем, о чем они там
говорили, но теперь повернул к ним красненькое, шелушащееся и явно
изумленное личико.
- Это вы... о профессоре Ключевском, гражданин? - спросил он Панасюка
голосом тихим, но как будто несколько возмущенным.
- Эге ж. По фамилии он Ключевский, который в Старом Крыму помер.
- Разве ж их два было, профессоров Ключевских? - с прежним недоумением
спросил старичок. - Ведь профессор Ключевский - он московский был, историк,
на Малой Полянке жил, дом номер семь, и я сам в его доме квартировал, -
только уж после его смерти, тогда сын его оставался хозяином, брюнет, все на
автомобиле своем ездил и только об одних карбюраторах да карбидах мог
говорить. Год я у них в доме прожил, а потом на Садовую перешел, - тогда
квартир было много, а мне на службу тогда с Садовой было ближе. Я
бухгалтером служил, и теперь я бухгалтер. Так что Ключевский профессор не
только до революции не дожил, а даже, кажется, не то в десятом, не то в
одиннадцатом году его Москва хоронила{401}. Василий Осипыч... а сын -
Василий Васильевич... Куда тот делся, не знаю, не могу вам сказать, а этого,
отца его, про-фес-сора, вся Москва хоронила, как же!
И старичок даже потряс немного лысоватой, открытой головой на тонкой