"Сергей Николаевич Сергеев-Ценский. Кость в голове (Рассказ)" - читать интересную книгу автора

печкой и коридорчик. Собака под коридорчиком с одного бока, а козы - с
другого. Козлят мы, конечно, продали, и тоже на завод они пошли, а не в
резню. Я на этом не настаивал, чтобы их оставлять, потому что коз-ля-та это
тебе, одним словом, не теля. За ними очень много времени надо, чтобы
смотреть, а второе - собачьи ноги, чтобы за ними бегать, а мне тогда ходить
было надо только прямо и направление на какую-нибудь точку, а не вообще,
потому что чуть я свихнусь - у меня сейчас головы кружение и в глазах мрак.
А молоко козье, я тебе скажу, оно лечебное считается, и даже то нам на
большую пользу шло, что цена на него спротив коровьего вдвойне стояла:
коровье, если по сезону, гривенник бутылка считай, козье - двугривенный.
Пастись в обчее стадо гоняли, хлопот особенных никаких, а как я стал окрепши
и бинты снять позволили, так туда, ближе к осени, я стал молоко разносить по
заборщикам, а Феня моя бельем занялась. Тут ее хитрый нрав вскорости и
оказался, а спротив меня замысел.
Я тогда малый еще, конечно, молодой был довольно, и лицо у меня от
болезни явилось белое, потому что бледность в нем. Это в первый день
случилось, как я молоко понес... В одно место я занес две бутылки - там их
девочка взяла, а пустые бутылки мне назад, в другое - там старушка такая,
собой чистоплотная, хотя годов ей, должно, уж семьдесят, а в третьем месте -
дама лет сорока... ну, одним словом, и с лица видать, что дама, и в комнате
у ней убранство!.. Я, конечно, постучал, как мне Феня приказывала. А оттуда
голос: "Кто там?" - "Молоко, говорю, принес". - "Откройте!" Я открыл это, а
она на диване лежит. Я назад скорей, а она как зальется смехом: "Что вы,
говорит, испугались? Или я уж такая страшная от своей болезни стала?" Я
перед ней, конечно, извиняюсь чистосердечно: "Мне, говорю, только бы пустые
бутылки взять". А она смеется: "Вот, говорит, на окошке стоят, возьмите, а я
рада, что с вашего молока козьего теперь на спине лежать уже могу, а то на
боку только приходилось и скрючивши... И даже я ногами теперь так и этак
могу..."
Я было опять к двери повернул, а она как захохочет по-некрещеному, так
что я, истинно говорю, совсем тогда заробел, да говорит между прочим: "Куда
же вы, мужчина, от женщины в бегство ударяетесь? Бутылки-то хоть свои
возьмите!.." Ну, я так, отворотясь, к окошку действительно на цыпочках
подхожу, а она меня цоп за руку, вот за это место. "Садитесь, говорит, в
кресло. Что ж вы со мной, с больной женщиной, и разговору не найдете? Ваша
жена всегда со мной разговаривала". - "Извиняюсь, говорю чистосердечно,
только я еще не женатый... А если вам Феня замужней сказалась, то это сущая
правда, только муж ее в солдатах, в городе Омском..." А она меня в кресло
толкает, чтобы я сел, а сама хохочет, и волосы у нее с подушки висят
куделью. Ну, однако: "Покорно благодарю" - и сел. Раз, думаю, - она
заборщица молока нашего, а другой раз - книжки у нее на столе, на окошках:
может, думаю, мне пользу книжную произвесть. Ан заместо пользы она мне на
другую линию стрелку свою переводит: "Ах, говорит, эта Феня какая скрытная!
Говорит мне про вас - "муж", а вы ей, значит, просто хахаль". Ей-богу, таким
словом и сказала. Я ей, конечно, начинаю разъяснять, что хахаль я какой же?
Однако, конечно, как бы я свою Феню за жену не считал, в церкви мы с нею не
венчались и не записаны. А у дамы этой космы с подушки аж до самого полу
свисли, и все она, знай, хохочет... Да мне - возьми - и ляп сразу: "Ах,
молоко козье ваше какую мне пользу произнесло - так меня всю на мужчину
потянуло! Так меня все и тянет..."