"Сергей Николаевич Сергеев-Ценский. Кость в голове (Рассказ)" - читать интересную книгу автора

Потому что все видят - война идет своим чередом, а наши офицеры, видно,
спротив немецких оказались молоды-неучены, и простой солдат погибает, как
барашка, через кого? Через своих же офицеров-генералов. Кому эта война
нужна, - народу же она без надобности. Меня тоже тогда как другие кто
спрашивают, я всем отвечаю чистосердечно: "Должны, говорю, замириться и
войне конец делать..."
И вот раз как-то, в ноябре в шестнадцатом годе, встал это я утром, хоть
не на работу, а так - искать работу надо: волка ноги кормят, - и вот вдруг
даже будто дом весь наш пошатнулся, и стекла будто вылетают - звякают. Я и
подумал: значит, опять нападенье.
Выхожу на двор, а народ вполне ничего не знающий, выскакивает совсюду и
один до другого: "Что это обозначает? Нападение?!" Ну, разумеется, все
кинулись куда же смотреть? На море, конечно, может, опять "Гебен" осмелел до
такой степени, что даже и нашей "Марии" не боится. Иду я поспешно с другими,
а тут опять рвануло, и даже стекла падают. Ну, другим говорю, поэтому теперь
уж собачки опять на Балаклаву должны податься, а также барыни флотские...
Добегаем до того места, откуда всю бухту видать, а там уж людей порядочно и
в бинокли смотрят. Что такое? Полыхает, понимаешь, прямо на воде, и дым
черный. "Нападение?" - спрашиваем. "Нет, говорят, похоже, что наша "Мария"
горит". - "Бой же какой был или отчего так?" - "Неизвестно, говорят, отчего
это быть может. Может, на свою мину наскочила, поэтому". А я вспомнил
кондуктора Чмелева, да как крикнул не в себе: "Это же матросов сколько
должно теперь погибнуть!" А мне отвечает там один: "Не иначе как половина".
- "Ка-ак, кричу, половина? Их же там больше тысячи человек". - "Хотя бы,
говорит, две, все равно... Какое же им может быть спасение, когда возле их
даже и море горит?"
И вот, скажу тебе чистосердечно, стою я совсем остолбеневши, смотрю на
эту картину страшную, и сами собой у меня слезы текут. Человек, человек,
думаю, что же это ты сам для себя придумать мог, чтобы погубить столько
народу отборного? И вот они погибают там, а мы на бережку стоим и только
глядеть на это можем... Так это думаю я, а вдруг меня сзади по имени
называют. Оборачиваюсь - это Луша ко мне. Я в слезах весь, и она своим
чередом тоже. За руки взялись, друг на дружку смотрим и плачем. Понятно, где
же мог кондуктор ее быть? Только на той "Марии", которой, несчастной,
никакого спасения, а только взрывы оттуда да огненные столбы. И зла у меня,
понимаешь, на Лушу нет, а только как она мне губами одними шепчет: "Неужели
погибнет, неужели?" - я ей слова свои тоже изнутря: "Быть, говорю, этого не
может, чтобы погибнуть дали, когда вся эскадра стоит поблизу". - "Ах, жалко,
говорит, у нас бинокля нет". - "Это, говорю, действительно жалости достойно,
однако у людей кое у кого есть, спросить можно..."
Так мы часа три с нею, с Лушей, вместе стояли и на другие места
переходили, откуда, думали, будет виднее, и до Графской пристани
дотолпились, потому что там все-таки, хотя и жандармы стояли, ну, может,
знающие люди найдутся, нам про Чмелева скажут... И не то чтобы у меня на
Чмелева сердце, - нет, не было этого, правду тебе говорю: одного хотел,
чтобы ему спастись.
Народу же округ нас на Нахимовской и на Приморском бульваре - ну, прямо
сказать, весь Севастополь, и так что все дивно, без стеснения начальство
ругают. Будто офицер австрийский под видом нашего на "Марию" был допущен и
адскую машину туда принес, в темном уголочке поставил, - так я слышал, один