"Сергей Николаевич Сергеев-Ценский. Жестокость (Повесть)" - читать интересную книгу автора

же скользили по другим, ища ответа: так ли сказано или нет, в насмешку это
или серьезно, умно это или глупо?.. И только тогда успокаивались на
чем-нибудь одном эти глаза, когда схватывали общее впечатление от сказанных
слов, и, если оно было "серьезно", - сами становились серьезными, если же "в
шутку", - смеялись. Это были очень беспокойные, шарящие глаза; но так же
беспокойны были и тонки мускулы на его лице, на котором никак не могло
прочно улечься ни одно настроение: подозрительность явная была в нем ко всем
настроениям вообще и к их прочности.
Что бы ни начинал говорить он сам, он все начинал со слова, казавшегося
ему совершенно бесспорным, всегда и везде уместным, в которое он поверил,
как в любую строку из таблицы умножения, - со слова "товарищи"; и видно
было, что десятки тысяч раз за свою недолгую партийную жизнь успел он
сказать это слово, но когда говорил: "товарищи!" - то, странно, - делал
ударение то на "ва", то на "щи".
Третье лицо было крупное, с квадратным подбородком, широкое к вискам,
похожее на опрокинутую пирамиду, мясистое, светлоглазое, большеносое, очень
полнокровное, близкое к русским лицам, но в чем-то не вполне ясном, однако
бесспорно - не русское лицо.
Это там, в былой Курляндии, около Тальсена, в сосновом лесу, на мызе,
сыто рос этот плечистый, здоровый чистяк латыш, высокий, как сосна среди
сосен. Это там, где так много озер кругом, и к озерам на водопой выходят из
лесу пугливые дикие козы, но в озерах нельзя было ловить рыбу, и нельзя было
в лесу охотиться на коз.
Можно было арендовать землю у барона и оставлять ему обработанные поля
и устроенные мызы, если не можешь выполнить договор, или идти батраком в его
имение, или служить на его лесопилке.
На одной такой мызе рос и он, и, когда был совсем маленький, его
друзьями были добродушная, мягкая, серая мурчалка-кошка Фиуль и облезлая
старая канарейка Фогель Ганс, тоже добродушное, давно привыкшее к людям
существо, и все кругом его было доброе, добротное, добродушное: и сама
широкая изба на мызе, и широкие вдоль стен крепкие дубовые лавки, и
широченная печь, из которой так часто и так вкусно плотно пахло круглым и
мягким ржаным хлебом, и широкоплечая грудастая мать, и исполин отец, и два
старших брата - Карл и Ян, как два хороших дубка, и, наконец, все эти слова
родного их языка, полноголосые, круглые, упругие, как литые резиновые мячи,
которыми они перебрасывались неторопливо:
Куа?.. Ну йя!.. Нэ кас нэбус!..
(Что?.. Ну да!.. Ничего не будет!..)
Но говорили в семье и по-немецки, так как край был искони немецкий, и
даже по-русски, так как отец его долго служил в солдатах.
Ему было тогда семь лет, когда началось восстание против господ...
Теперь, когда ехал он на форде, ему шел двадцать первый, но помнил он хорошо
и хранил в памяти свято тот год.
Когда, в отместку за разоренные и сожженные замки баронов, край
наводнили казаки и драгуны, Карл и Ян стали "лесными братьями", и тогда, в
семь лет, окончилось его детство.
Их мызу сожгли казаки, отца и мать погнали нагайками прочь. Поспешно
убегая вперед по вязкому снегу, он оборачивался испуганно назад посмотреть
на то, как горит их изба... и старый Фогель Ганс и Фиуль... Отец вел в
поводу лошадь, мать - ревевшую в тревоге пеструю комолую корову... Больше