"Сергей Николаевич Сергеев-Ценский. Жестокость (Повесть)" - читать интересную книгу автора

насупливал брови, как индюк, и принимался мусолить свой карандаш.
- Бимка! Чего ты там?.. Бимка! Не пиши! - пугалась и эта и тоже давала.
Так набиралось к обеду достаточно, чтобы даже и квартального угостить
зубровкой и пирогом.
Бимка укоренился тут и завел порядочное хозяйство, но ребята у него не
стояли, а у сестры его в Старой Рязани хозяйство было вдовье, и ребят содом.
Вот почему он, курносый, поселился у городового Бимки, и дядя даже в училище
устроил племянника, в единственный каменный дом во всем Спасске: наверху -
управа и казначейство, внизу - училище... Против училища - городской сад.
Месяца три продержался он тут тихо и скромно, потом стало скучно. На
улицах везде сыпучий песок, домишки - из бревен, как у них избы, крыши
тесовые, гнилым-гнилое все, только на слом. Или поджечь если, - вот бы
горело здорово! Тоже называется го-род!..
Заметил в шкафу у дяди пятирублевку и присвоил. Пошел в трактир
Маврина, пил пиво, курил папиросы "Амур", раз десять приказывал заводить
граммофон... Половому, уходя, дал целковый на чай, вышел и стал кричать:
- Гор-родовой!.. Кара-ул, - грабят!..
А городовой Бимка как раз проходил невдали.
На другой день Бимка говорил его матери:
- Видала, куда твой малый смотрит?.. На мой сгад, смотрит он на свои
хлеба, на Касимов: потому - проворен, однако и вороват и поведения
нетрезвого... Там, в Касимове, на какой ни на есть кожевенный завод
поступит, - найдет свою линию жизни... А мне, я тебе скажу, такой ни к
чему!.. Я на такого племянника, если ты хочешь знать, - очень сурьезно даже
могу осерчать... И на тебя тоже.
Нашли подходящего человека и отправили его с ним в Касимов, город куда
более веселый, чем Спасск: в каждом доме гармоника.
И курносый стал заводской в четырнадцать лет, а к семнадцати вполне
прилично играл на бильярде, играл на гармонике, играл в карты и пел:
"Вставай, подымайся..."
И это он в мартовские дни прикатил из Касимова в чрезвычайно дикий свой
город Спасск организовать тут революционный комитет и в первую голову
низложил Бимку, собственноручно снял с него селедку и арестовал, чтобы
отправить на фронт.
- Ка-ак? - совсем опешил Бимка. - Это ты?.. Племяш называемый?..
Родного свово дядю так?..
А он ответил:
- Теперь дядей-теток нет - теперь революция!
Она захватила его всего целиком - революция. С того времени, как она
началась, она без передышки пела в его душе: революция! Ему казалось, что
это и не слово даже, а какая-то голосистая, горластая песня, которая никогда
и никак не в состоянии будет надоесть, а всегда будет звучать лихо, удало,
завлекательно, раскатисто на весь свет: ре-во-лю-ци-я!.. Оно было найдено
им, наконец, средство от скуки жизни. Были такие хозяева у жизни, которые
сделали эту жизнь прежде всего почему-то скучной, - просто до тошноты
скучной, - и теперь он готов был им без конца мстить за это.
- Их надо всех поуничтожать, чертей! Вконец! - кричал он звонко и
отчетисто, намекая на этих бывших хозяев жизни и подымая кулак.
И казалось ему совершенно простым и ясным, что не в ремонте только
нуждается жизнь, а в окончательной перестройке.