"Сергей Николаевич Сергеев-Ценский. Недра (Поэма в прозе)" - читать интересную книгу автора

- Что ты! Доктор сказал... а иначе - зачем же нам и дежурить?
- Так у вас времени больно много.
- Какой ты грубый, Костя! Я не пойду с тобой.
- Ну, что ты... ну, прости... Доктора, ведь они мало о человеке
знают... Только то, что он должен когда-нибудь помереть... Это я так... Ну,
пойдем.
- А где же тут планка вынута?
- Она вот здесь; она не вынута - ее отодвинуть можно.
- Это ты ее и сломал, здесь все планки были целые.
- Что ты, Варенька! Совсем не я.
- Ты, ты, ты, - уж не притворяйся, я ведь все равно никому не скажу.
И когда Костя помогает ей пробраться сквозь ограду на улицу, Варенька
чувствует, как бережно прикасаются к ней его большие руки; ей весело; ей
хочется засмеяться звонко; но смеяться звонко нельзя: ночь, и она доверчиво
и благодарно прижимается к Косте плечом.
На улице еще светлее. Безобидные собаки где-то лают, мелкие; сказать
лишь: "Шарик, Шарик! Ты что с ума сходишь! Ах, Шарик, Шарик!" - вот уж и
завилял хвостом. Вдоль улицы - белые акации одна в одну, как пышные букеты.
Прямо под луну попала "Белошвейная специальность белья и метки", - так и
сияют буквы, а ближе - кусочек ржавой черной жести над калиткой; лет десять
назад на нем была надпись: "Константинопольский сапожный мастир - Асанов";
теперь облупилось, осталось одно ушко сапога.
Лет десять назад тут на углу была рубленая низенькая кривая хата, мимо
которой боялась ходить Варенька, а теперь поставили дом приличный - белый, в
полтора этажа, и на улицу палисадник.
- Я так не люблю, так не люблю, что я брюнетка! - почему-то говорит
Варенька вздохнув. - Когда я была совсем маленькая, ложусь, бывало, спать,
молюсь: "Господи, ты ведь все можешь... Ну что тебе стоит? Сделай, чтоб я
была блондинкой, чтоб у меня пышные белокурые волосы и чтоб вились...
боженька, сделай!.." Очень я усердно молилась, ты не думай... Вставала
утром, бегом к зеркалу: нет, такая же!.. Ревела я тогда, как телушка.
- Зачем тебе блондинкой?
- А затем... что ты ничего не понимаешь в этих вещах.
- Нет, понимаю.
- А два года назад... ну да, в третьем годе... поехала я к подруге
Кашинцевой на дачу в Святогорский монастырь, на каникулах... Вот где хорошо
было! Сколько на лодке катались, грибы в лесу собирали!.. Ну, хорошо. И там
ведь много дачников, красный ряд есть. Купила я себе материи на кофточку, и
вот как-то меньше, чем надо; всего-то и меньше на пол-аршинчика, а кофточки
не сошьешь. Покупала вечером, лавки закрылись... Ну, ладно, думаю: завтра
докуплю... А ночью вдруг пожар, ты представь, - красные лавки горят! Бежим
смотреть, а я только об одном: пусть себе горят, если так им захотелось,
только бы моя не сгорела: нигде больше такой материи не было - ну нигде. Вот
я и молилась!.. И ты вообрази: она-то, моя-то самая лавка, именно и
загорелась! Вся сгорела, дотла... Пропала моя кофточка! И говорили, что
лавочник сам поджег, знаешь, чтобы страховку получить.
Идут мимо паровой мельницы Балабана, где теперь слабо освещены
запыленные окна, гудит паровичок, работает ночная смена. Костя невольно
суживает шаги длинных ног, чтобы не опережать Вареньку, и оттого походка его
становится нетвердой, а Варенька вся так люба земле: шаги ее незаметно