"Сергей Николаевич Сергеев-Ценский. Недра (Поэма в прозе)" - читать интересную книгу автора

мог. Оба они, забившись в кабинетик, старались не мешать друг другу: мало
говорили, даже мало покашливали и совсем не курили, ни тот, ни другой. А в
остальном доме - и в столовой, и в гостиной, и в спальне, и в комнате
бабушки - везде было шумно, болтливо, хлопотливо: там жили.
Приезжая, ужинали, болтали о чем-то своем, неистощимо женском, потом,
когда в доме укладывались спать, шли на дежурство в комнату бабушки. В
комнате стояла для дежурной свежепостланная кровать, на которой спать
воспрещалось, но можно было лежать и читать при свече книгу. Книгу выбрали
толстую - роман с нескончаемой любовью, - и редко кто знал, как называется
роман, и никого, по обыкновению, не занимало, кто автор, и то, что
прочитывалось за ночь, через день забывалось бесследно, и загнутые уголки
страниц вечно путали, путали и крестики среди текста, которые делали
шпилькой, - но свеча и толстый роман - это уж так повелось.
Когда дежурила старшая внучка умиравшей, Серафима Павловна, она просила
еще чайник холодного чаю и вазочку клубничного варенья; помешивала тихо
звякавшей ложечкой и пила. Очень это любила: холодный чай, клубничное
варенье и как ложечка звякает, - без этого не могла.
Прасковья же Павловна любила фисташки: нагрызала их за ночь огромную
кучу. Кроме того, в свое дежурство мыла здесь волосы дождевой водой: для
этого всегда хранилась у Ольги Ивановны дождевая вода в кадушке, и был
какой-то свой мыльный состав, в который она верила и секрет которого
обещалась передать Прасковье Павловне перед своей смертью.
Лиза, дочь Серафимы Павловны, приходила с какой-нибудь работой:
вышивала подушку, вязала ридикюль, метила платки - готовила приданое к очень
скорой свадьбе, а сестра ее Даша писала длинные-длинные письма своему
поручику, который был теперь в командировке в соседнем городе, обучал не то
ополченцев, не то запасных, и аккуратно ей отвечал, хотя и не столь длинно
(ведь он был занят службой), но нежно; и два-три последние его письма Даша
всегда носила с собою, чтобы украдкой перечесть и продумать.
Обе были высокие, полногрудые, на обеих хорошо сидели всякие платья,
даже и не модные, и обеим завидовала вслух Варенька-коротышка:
- Какие у вас фигуры шикарные!
- А ты тоже подтянешься, - говорила Лиза, - тебе ведь еще года три
расти.
- Да-а... подтянусь на вершочек на какой-нибудь... У нас есть ученица в
седьмом классе, Завьялова, еще меньше меня, толстая, краснощекая, ее
"самоварчиком" зовут... Не хочу быть "самоварчиком".
- У тебя глазены красивые, и цвет лица идеальный, и вся ты милая-милая!
- говорила нежная от писем Даша.
- Милая?.. Правда, милая?.. Дай я тебя, Дашуня, поцелую за это!
У Вареньки матери не было - года три назад померла; отец ее, тоже
уездный чиновник, как и муж Ольги Ивановны, от тоски по покойнице иногда
попивал.
Домик у него был старенький и сильно заложен, без всякой надежды на
выкуп; половина его сдавалась жильцам, а в трех комнатках жили сами; на
дворе собака Тузик, а в амбаре вместе с курами кролики.
Тузика Варенька купила сама на базаре в прошлом году, в октябре:
захотелось завести комнатную собачку, а на базаре случайно попался приезжий
мужик с продажными щенками.
- Ах, какие смешные! - вскрикнула Варенька, увидев щенят в дерюге. -